Внезапно его взгляд становится каким-то подозрительно хитрым, и Лео, прищурившись, вскрывает карты:
– Я всё жду, когда же ты предъявишь: «Но ты наврал мне в переписке, наплёл фигни про мать-модель и отсутствующего отца! Я столько лет в это верила, зачем?».
– Да, – облизываю губы. – Зачем?
– Ну… я вначале не так серьёзно всё воспринял, как следовало. Бы. Или, может, это была игра в прятки с самим собой. Факты, которые я поведал тебе в переписке, не выдумка – это Келли. Его история. Но только частично – о семье его. Остальное всё моё. Это была компиляция.
– Но зачем?
– Я не знаю. Начать это… как игру, было проще. Наверное. Я хотел тебя развлечь и рассказывал истории. Это я умею хорошо.
– Лгун.
– Ни слова не придумано. Всё случилось на самом деле. Только не со мной!
Он смеётся, и его грудь подрагивает вместе с моей головой. Это так приятно. Это так… «близко».
– Потом, когда ты сказала, что с тобой можно только серьёзно, и что каждое моё обещание для тебя – это повод ждать его исполнения, во мне что-то… возникло. Загорелось. Ты зацепила меня этим. Очень сильно. После тех твоих слов я выбросил из головы весь хлам. И шприц. Мне захотелось увидеть тебя. И признаваться, что истории – не враньё, а всего лишь истории, было… как-то не вовремя. Наша встреча была не такой, какой я хотел бы, чтобы она была. Просто… я идиот и мудак. Келли прав.
– Не мудак.
– Мудак. Лея… твоё лицо… твои веснушки ни с кем не спутаешь.
Боже… Я прижимаю пальцы к губам, чтобы не улыбаться.
– Ты… узнал меня… сразу? Ещё в аэропорту?
Он расплывается в улыбке.
– Когда ты… поцеловала, точнее. Перед этим я просто перепахивал память в поисках твоего лица. Оно мне было так знакомо и особенно веснушки, цвет волос, глаза… но столько лет прошло. А потом ты поцеловала, и твой запах… сразу картинки перед глазами – мы же один раз с тобой играли в эту игру Меган!
Да, мы играли. Один маленький разик. Мне было девять. Ему десять. И мне хотелось знать. ЗНАТЬ. Как именно они в это играли до меня. Он показал. Буквально за день до своих именин – дня, когда мы виделись в последний раз. У него было очень смуглое лицо и он пах гарью и пластиком, потому что до этого мы плавили пакеты и делали медальоны-секретики в столовых ложках.
– А почему ты сразу мне не сказал… ну, что ты это ты?
– Потому что… – вздыхает, – не знаю. Вернее, знаю: потому что кресло. Быть незнакомцем в кресле куда проще, чем тем, кого ты когда-то знала и…
И любила.
– В общем, знала другим. Я был уверен, что ты меня не вспомнишь – я действительно сильно другой внешне. Да и времени целая жизнь прошла. Но у меня была такая… непотопляемая надежда, что ты почувствуешь и вспомнишь. Вернее, как-то по-детски нерационально сильно этого хотелось.
– Я почувствовала. И я помнила. Всегда. И я узнала. Правда, не сразу.
Мне сложно не улыбаться. И сложно смотреть ему в глаза. Он – враль, но и я – не меньший.
Лео молчит и дышит всё чаще.
– Узнала?
– Да, – киваю.
Понимаю, как безумно важно ему знать, когда это случилось, но нарочно тяну с паузой. Пусть сам спросит! Пусть проявит нетерпение! Но он замер и не дышит. И не дышит, и не дышит. Так что мне приходится сдаться, чтобы не задохнулся.
– На нашем мнимом совместном Дне Рождения. Когда увидела младенца на экране. Мне вдруг стало ясно, откуда взялись все эти никогда не рвущиеся нити внутри меня. Их завязал один мальчик из моего детства. И если у Лео получается тянуть за них, значит… И твои глаза, когда ты зачитывал свои планы на жизнь. Это был не Лео, это был мой Алехандро.
– Лео тоже твой.
Вздыхаю.
– Но сейчас ты совсем на себя не похож! Ты так меняешься! Даже два года назад у тебя было совсем другое лицо. Ты всю жизнь мне снишься! А почему… Лео? Ты же всегда был Алехандро? Или в моей голове завихрения?
– Не совсем завихрения.
Он поднимается и направляется к комоду, и, хотя сосредоточен и серьёзен, я не могу оторвать глаза от его плеч, спины, ягодиц, ног. Мужская модель для рекламы трусов.
– А шрамы не мешают твоей работе?
– Мешают. Но моё лицо им нравится, и они придумывают, как спрятать дефекты.
– Ретушь?
– Да, и не только. Агентство хочет убрать их, насколько позволят технологии. Мне всё равно. В январе будет процедура с этим, – тычет указательным пальцем на свой живот. – Хотя они уже отсняли несколько сессий с ним для социальной рекламы донорства.
– С такой моделью кампания популяризации донорства обречена на успех! – смеюсь.
– Зря смеёшься. Иногда это работает. Даже если двое проникнутся – это две жизни, – подмигивает.
Лео возвращается в постель с паспортом в руках. Я вижу его документы не в первый раз, но никогда не заглядывала внутрь. Он раскрывает в нужном месте, и я читаю:
– Леонардо Алессандро Фоссен-Халлен. Восьмое августа… тысяча девятьсот девяносто первый год. Ты старше меня на год. Я помню это. Алессандро?
– Моей матери нравилось «Алехандро». И она всегда так громко орала моё имя на всю округу, что у меня не было шансов!
– Это точно, – улыбаюсь. – А где она?
– Моя мать? Её больше нет. Отец жив. Он вернулся в Швецию. Где-то там живёт со своей новой семьёй.
– А что случилось с матерью?
– Ничего хорошего.
Ему неприятно говорить. Это видно.
– Она умерла от передозировки.
– О нет…
– Да. Ей слишком сильно нравилась беззаботная жизнь.
– Она любила тебя!
– Любила. Но себя больше.
Лео тянется к моим губам своими, и от того, как много в них нежности, у меня закрываются глаза.
– Нам пора вставать. Нужно ехать. Сегодня четверг, ты помнишь?
– С трудом… – честно признаюсь.
Если он пойдёт на пятый заход, я и имя своё позабуду.
– Я одежду тебе купил. Платье и костюм для дома. Остальное вместе купим. Идёт?
– Идёт, – мурлычу.
И уже через десять минут я кручусь перед зеркалом в трикотажном платье до колен. Светло-розовом. Размера XL.
– Я думал, тебе нравится розовый!
Лео стоит за моей спиной и придерживает за талию. Вернее, то место, где она раньше была. Сейчас, когда его глаза так смешно округлились, он очень сильно похож на того Лео, который ждал меня в аэропорту. Но я теперь всё время ищу в его чертах кого-то ещё.
– Будем считать, что с сегодняшнего дня нравится. Назовём этот оттенок «Розовый от Лео». Я буду любить это платье.
