сесть за руль в такую погоду, но, как всегда, ошибся.
Они ехали часа два, а может, гораздо меньше или больше – Сергей не смотрел на часы. Он вообще ни на что вокруг не смотрел, сосредоточившись на том, чтобы не выпустить из рук пакет с продуктами и вином. Он старался не думать, что будет дальше, потому что, если подумать, то можно сойти с ума.
У ворот дома Ирминой матери, схватившись за руки, балансируя, силясь не упасть и безудержно хохоча, они все-таки уронили злополучный пакет, и вино растеклось красным озерцом, растапливая собой, чтобы мгновение спустя стать им же.
Ирма очень долго искала ключи в бездонной сумке, виновато лепеча:
– Понимаешь, мама так редко куда-то уезжает, что я почти никогда не пользуюсь своими ключами, да и бываю здесь нечасто… Мама любит сама приезжать к нам, – Ирма запнулась, но не стала исправляться, а просто замолчала и еще глубже залезла в сумку.
До Нового года оставалось еще две недели, но в том доме уже стояла наряженная ёлка. Она упиралась макушкой в голубоватый потолок и казалась атлантом. И в полумраке большой теплой комнаты, освещенной лишь блеклым торшером, она сияла тысячей огней, похожих на светлячков в ночной темноте сада, еле слышно вздыхающего в своей бархатной дреме. Пышные пушистые елкины лапы украшали фарфоровые игрушки, потертые сотней новых годов: бравые офицеры, смущенные красотки с алыми губами и кокетливыми бантами, бурые медведи и серые зайцы с барабанами и без, элегантные шары с потускневшими цветными боками, не потерявшие своего лоска… И в комнате стоял терпкий хвойный запах, а к нему примешивались и рифмовались с ним ароматы корицы, меда и апельсинов. И Сергею хотелось вечно дышать этим воздухом, смотреть на ёлку и чтобы Ирма вот так же прижималась к нему и замирала в немом и восторженном ожидании неизбежного.
– Вина нет, но есть кое-что другое! – торжественно сообщила Ирма и достала из пакета коробку с тортом – Тадаааам! Прошу любить и жаловать, мусье, специально для вас. Собственноручно, так сказать.
Они сидели на ворсистом и немного колючем ковре прямо под ёлкой, а из кухни тянуло теплом от затопленной печи. Ирма сказала, что нормальное отопление – это глупая чушь, и надо всенепременно затопить печку, чтобы дом ожил.
– То есть ты сама его сделала? – переспросил Сергей и осекся. Невнимательный индюк, она же говорила тебе, что она какой-то очень важный кондитер в ресторане под названием… Нет, названия он не запомнил. Он ее тогда почти не слышал, потому что одновременно смотреть на нее и понимать все, что она говорит, у него получалось очень плохо. Но Ирма не рассердилась, наоборот – расхохоталась:
– Вообще-то хотела поручить моему сушефу, но решила сделать сама для любимого мужчины, – и тут Ирма дернулась, как от громкого звука, притихла, опустив глаза, а потом зачерпнула пальцами крем на торте и нанесла на зарумянившуюся щеку, – Попробуй. Вкусно?
И придвинулась к нему, и ее лицо оказалось так близко, что пути назад уже не было. И он прикрыл глаза, чтобы не видеть этого мира, а оказаться целиком и полностью только в ее галактике, в которой нежный персиковый кремовый вкус сменился терпким и болезненно жарким, а затем перестал существовать, как перестала на время существовать ее галактика, становясь неизмеримой и неподвластной разуму бесконечностью…
Ночью, когда Ирма заснула прямо на ворсистом ковре, подложив себе под голову не пойми откуда взявшегося плюшевого кота с мордой размером с приличный глобус, Сергею очень хотелось ее сфотографировать. В свете ёлочных огней, оставив на Сергее весь свой макияж, да еще и с этим котом, она выглядела безмятежным и славным ребенком, который задремал в самый разгар интересной игры. Но Ирма запретила Сергею себя фотографировать, при этом холодно игнорируя все его «почему». И Сергей не мог ее ослушаться, тем более вот так – исподволь, не дав ей возможности возразить. Ни единой ее фотографии, ни единой…
* * *
…У Сергея катастрофически болел зуб. Он отменил все встречи с клиентами и заперся в квартире, которую снимал у крупной и властной женщины с ангельским именем Серафима. На третий день своего затворничества Сергей наконец позволил себе напиться и признаться в том, что его нестерпимо тянет вернуться в Истомино и встретиться с Ирмой. Он не боялся ни возможного столкновения с ее мужем, ни проблем с ее матерью, чью тайну ради Ирмы он нарушил бы безо всякого сожаления и укола совести. Но одно дело приехать к незнакомому человеку и намекнуть, что мать, возможно, готовится его убить, и совсем другое – приехать к женщине после того, как он мерзко, гадко и трусливо поступил тогда…
* * *
…Сергей ужасно продрог на съемках в загородной усадьбе, и горячий кофе в термосе закончился почти сразу – и не понятно, а был ли он вообще. Сергей забежал домой, чтобы переодеться перед встречей с Ирмой. Они не виделись несколько дней, и он очень устал от ожидания, измаялся весь, и при воспоминании о ней ему приходилось глубоко и часто дышать, чтобы унять волнение и саднящий страх того, что она о нем могла попросту забыть.
Он хотел быстро проскользнуть в свою комнату, но пока разувался, услышал разговор матери и отца за закрытой дверью кухни. И разговор этот почему-то показался ему неприятным и одновременно важным.
– А я ему рассказала все как есть, и утаивать ничего не стала, – жестко и довольно громко говорила мама.
– Зачем же ты так сына подставляешь? А вдруг он его покалечит? – тихо, но как никогда уверенно спросил отец.
– Ничего он Сереже не сделает. А вот то, что мой сын репутацию себе портит, таскаясь с этой звездой, ничего хорошего не сулит. Еще и рога наставляет уважаемому человеку. А он, между прочим, обещал денег дать на его новую выставку, – горячилась мать.
– И что? Даст? – язвительный тон отца в адрес матери… Это что-то новенькое.
– Даст, конечно. Так он мне благодарен был за информацию, что договор на спонсорство подмахнул, не глядя на сумму. Только профинансирует не от своего имени, а от фонда его партнеров. Представь, если бы он спонсировал выставку любовника своей жены! Это же несмешной анекдот. Позорище…
Позорище… Позорище… Это слово шипело, и извивалось, и жалило Сергея в глаза, в горло и стягивало грудь так, что он не мог дышать. Он даже не пытался представить, каково сейчас там Ирме, потому что тогда он бы попросту умер. Сергей не знал, можно ли позвонить или написать
