вот так, как ты… Домовых так не приглашают.
— Вот тебе на, и тут бюрократия, а как же тогда тебя позвать? Объясни неучу.
— Ты на меня не серчай, это не прихоть моя, — сказал Домовой, переместившись на лавку возле Романа. — Это, вроде как, договор, который мне силу даст.
— Ну, если так надо, давай договариваться.
Старичок хрипло засмеялся.
— Давай… — и тут же, обернувшись страшным псом, укусил его выше колена. Вместо ожидаемой боли, у Романа сначала онемела нога, а затем всё тело и он повалился на лавку. Вместо пса, на груди сидел огромный чёрный кот, его тяжёлые лапы стояли почти на шее, не давая сделать ни единого вдоха. Огромные жёлтые глаза-блюдца смотрели пристально в упор. Морда склонилась почти к самому лицу и, раскрыв пасть с длинными клыками, сказала. — Имя моё… Селин.
В глазах задыхающегося Романа поплыли чёрные круги. Кот жутко клацнул зубами и рассеялся словно дым. Роман, ощутив, что грудь свободна, словно плавец, вынырнувший из воды после долго погружения, резко вдохнул полной грудью и непроизвольно махнул перед собой, словно пытаясь сбросить невидимого седока. В комнате никого не было. Догоревший огарок свечи, моргнув пару раз слабым огоньком, с шипением потух, погрузив дом во мрак. Роман достал зажигалку, поспешив зажечь оставшиеся не тронутыми в светильнике, свечи. Старика нигде не было, словно и не было никогда, лишь шоколад в разодранной обёртке, оставленный домовым, лежал на сундуке. Роман, повидавший всякое, в этом, казалось бы, безопасном месте, сейчас не чувствовал себя спокойно. Всё его существо внутри подталкивало бежать из этого дома со всех ног. Свет горящих свечей словно пожирала темнота, и он мог теперь освещать лишь стол, да лавку, на которой сидел Роман. Ему не оставалось ничего другого, как зажечь ещё несколько свечей, лежавших на столе. Тьма словно съёжилась и отступила в недосягаемые свету уголки дома. Роман посмотрел на наручные часы, чтобы определить, сколько времени осталось до рассвета, но они стояли. Тогда он взглянул на часы, висевшие на стене. С ними происходило тоже невообразимое. Стрелки, указывающие время, рывками двигались в противоположенном направлении. Роман поднялся с лавки, но его собственная тень осталась сидеть на прежнем месте, затем, словно нехотя, поднялась и повернулась боком, показав жуткий профиль большеголового горбуна с длинными, до колен, тонкими руками. С уличной стороны дома, за закрытыми ставнями окон, послышалось множество шагов. Ставни тряхнуло, топот переместился к другому окну, и кто-то снова попытался отварить ставни, несколько раз царапнув по ним, словно когтями. Дальше было следующее окно, и так по кругу. Всё ускоряя бег, кто-то явно пытался попасть в дом, и от тщетности своих попыток становился злее и настойчивей. Шагов вокруг дома было так много, что казалось, как будто кто-то затеял хоровод в преисподней, в центре которого оказался дом. Потолок трещал под тяжестью ног и лап. Визг, гвалт и вопли, производимые нечеловеческими глотками, слились в единую какофонию. Вдруг, всё разом затихло. Роман слышал лишь свои частые вдохи, да тиканье настенных часов. К двери, судя по звуку, доносившемуся снаружи, кто-то приближался. Немного потоптавшись у порога, в неё постучали.
— Ромка, открывай быстрей, чего заперся, замёрз я, не ночевать же мне на улице, это я, Богдан.
Навалившийся вначале всего этого действа страх, преобразовался у Романа в злость. На себя, на этого домового, будь он неладен со своим договором и на всё что здесь происходит. В дверь снова постучали, но уже более настойчиво.
— Открывай, говорю… Я в свой дом пришёл.
Роман хотел уже открыть, но передумал.
— Твой дом, Богдан, если это ты конечно, на кладбище. Может при жизни ты был ничего мужик, но сейчас с твоей подгнившей рожей, мне общаться как-то не с руки… Так что проваливай, минеральное удобрение, туда откуда пришёл.
Дверь буквально затрещала от ударов.
— Ну старичок, ну удружил… Как же тебя там… Селин, — после того, как Роман произнёс имя домового, пространство вокруг словно схлопнулось в одну точку, и он очутился лёжа на лавке, а рядом с ним сидел старичок, с удовольствием уплетающий шоколад и болтая босыми ногами. В отличи от домового, выглядевшем слишком уж бодро для умирающего, Роман чувствовал себя участником боёв без правил, которого только что как следует отлупили. Всё тело будто ватное. Голова болела, словно он пропустил в неё целую дюжину ударов.
— Слушай, Селин… Старичок-домовичок, в чём я очень сомневаюсь. Это что за тест-драйв ты мне устроил?
Старичок, продолжая улыбаться, доел шоколад, вытер рукавом, как он уже это делал, перепачканный рот и залился звонким, совсем не старческим смехом.
— Что? Спужался?
— Да тут… От такого… Кого хочешь проберёт, — не стал врать Роман, уже не испытывая былой жалости к домовому, скорее даже наоборот. Селин, словно прочитав его мысли, корчил сконфуженную физиономию.
— Опять двадцать пять… С вами, людями, всегда так.
— Это как, так?
— А вот так! — домовой хлопнул увесистой ладошкой по колену, — Ты же сам меня позвал и договор заключить согласился. Передумал что ли?
Такая мысль в голове Романа пробежала.
— Да что ты со мной как с невестой на выданьи. Думал-передумал. Просто предупредил бы заранее, что начнёшь мне тут страшилки устраивать.
Домовой, тщательно вытирая испачканные в шоколаде руки о край рубахи, опять скорчил рожицу.
— Ничего я тебе, Роман, не устраивал. Это всё взаправду было, просто, чтобы договор промеж нас с тобой в силу вступил, пришлось тебя ненадолго в свой мир сводить… Можно сказать, на смотрины. У нас так положено.
— Да уж, весёлое местечко… Не хотел бы я там жить, — вспомнив увиденное сказал Роман.
— Вот и мне не хочется, — согласился Селин, — Оно, конечно… Тем, кто там всегда был, им нормально… а кто тут побывал, как я вот, например, назад возвращаться — словно умереть. Скукотища… Мы ведь у вас, людей, нечистью считаемся.
— Это кто «Вы», домовые что ли?
— Ну да… и домовые тоже, а есть ещё дворовые, банники, водные, лешие, всех и не упомнишь.
— Чертовщина какая-то, — хотел закрыть ещё слишком яркую в памяти тему Роман, но ошибся… У Селина будто сняли обет молчания, его словно прорвало. От переполнявшего возбуждения он становился то котом на сундуке, то псом у лавки, а потом снова старичком.
Вскоре, из сбивчивых, торопливых объяснений Селина, Роман понял, что домовые и вся его братия, можно сказать, являются буферным миром между живыми, мёртвыми и существами, которых мы привыкли называть Богами. Между тем Селин продолжил.
— Раньше, когда люди к природе ближе были, они о нас хорошо знали, и некоторые, вроде тебя,
