всё поняла. Она выглянула в окно: над бабушкой возвышался здоровенный мужик, с таким же чубчиком, как и у его быка, такой же чернявый, и размахивал руками. Кулаки у него были с Машину голову.
«Нужно срочно спасать бабушку» — решила Маша, и стала быстренько одеваться, поглядывая в окно.
— Знаешь, что, Николай, — заговорила бабушка, — я тебя внимательно выслушала, а теперь ТЫ меня послушай, — она ткнула его пальцем в грудь, причем тот даже попятился, — от твоего Бодуна всей деревне спасу нет, он у тебя ненормальный, бешеный просто. За тонну весом. Трактор снесёт. И ты меня хочешь убедить, что двенадцатилетняя девочка тридцати пяти килограммов так на него рявкнула, что у него случилось помутнение сознания? Да это у тебя случилось помутнение сознания! Ты как был в школе двоечником, так и остался таким на всю жизнь! У быка твоего от ярости апоплексический удар случился. И слава богу, что он ничего не успел детям сделать, а то я бы тебя вместе с твоим придуРУШным (не забывайте, что правильно писать это слово — придурочным) быком…, УХ, что бы я сделала. Ты бы Наталью пригласил его осмотреть вначале, а потом бы уже всякую чушь здесь нёс! Вот сейчас возьму хворостину, да и отхожу по попе, чтобы никому нервы не портил!
И она ещё раз ткнула его пальцем в грудь. Николай попятился к калитке, бормоча и оправдываясь:
— Да ладно, вам, Агафья Агафоновна, не сердитесь пожалуйста, ведь Василий всем рассказал, как она быка каким–то айкикоком остановила, она у вас очень необычная девочка, а необычные девочки могут намного больше обычных. Погорячился я, извините пожалуйста, я больше не буду.
Николай так всё задом, задом и быстренько скрылся за калиткой.
Тут как раз из дома на подмогу подоспела Маша.
— Бабушка, а что это за злобный неприятный дядя? — спросила она.
— Да Колька это, — усмехнулась бабушка, — он всегда хулиганом рос, я ему по молодости даже один раз всыпала за дело, так с тех пор он меня боится, издалека здоровается. А тут — на тебе, на двор припёрся.
— А детей бить непедагогично, — заявила Маша, — может он после того и вырос таким задиристым.
— В наше время было можно, — возразила бабушка, — да и дети другие были, а этот с пелёнок такой, девочек обижал, в садах яблоки воровал, учиться не хотел, даже курить в семь лет начал. А дрался так вообще каждый день, прямо как бык его. Тут уж поверь мне, никакое воспитание не поможет. Я его даже от тюрьмы один раз уберегла, а в школе столько с ним намучилась. Все мне: «Отчислите его, Агафья Агафоновна, ну сил больше нет терпеть безобразия, отчислите», а я им: «Мы — школа, мы должны вырастить из него человека». Вот растили, растили, а выросло не пойми что: вроде мужик огромный, а человек–то маленький.
— А сам здоровый такой, нависает над тобой, кулачищи как молоты летают, мне за тебя страшно стало, — сказала Маша.
— Знаешь что, — бабушка присела на скамеечку и задумалась, устремив пристальный взор куда–то в своё далёкое прошлое, — поработаешь с моё директором школы — ничего и никого бояться не будешь…
«Ну да, — подумала Маша, — часто побеждает не физическая сила, побеждает человеческий дух. Духовный народ никто и никогда завоевать не сможет».
— … и ведь представляешь, — бабушка очнулась от своих мыслей, — быка на корриду готовил, аспид, деньги на этом заработать решил. Животных убивают, а публика сидит, потешается. Что за люди то такие? При этом ещё и истязают быка, пиками колют, а все сидят и наслаждаются мучениями животного. А уж если тот кого на рога поднимет — так вообще удовольствие неописуемое. А ты знаешь, что за два века этих коррид погибло более четырёхсот матадоров–пикадоров, а уж сколько их перекалечено, лошадей изуродовано — тысячи. И всё ради привлечения толпы, ради её денег.
— Это бабушка, — пояснила Маша, — как раз проявление животных инстинктов человека. Всё тёмное внутри него, жестокое, чёрное вылезает наружу и требует крови. Попросили бы соседа, чтобы в нос дал, — и сразу бы весь запал вышел, да и кровь бы пролилась, сами бы над собой и потешились.
— Вот–вот, внученька, — согласилась бабушка, — именно так. Этих зверей в клетке держать нужно, а не потакать им. Ведь некоторые до того расходятся, что потом миллионы других на войну ведут ради своих амбиций, как баранов на убой. А может этим баранам так и надо, раз соглашаются смерть нести ради прихоти другого?
— Нет, бабушка, — не согласилась Маша, — это уже политика, в международных конфликтах уже другие законы.
— Законы, Машенька, всегда одни и те же, — посетовала бабушка, — жестокость, и жадность. Большинство войн заканчивается как раз ограблением побеждённых народов, и ради этого эти войны и начинают. А народам своим сказки рассказывают про всякие святые идеи, да освободительные походы, и на чужих жизнях богатство себе устраивают. Толпа на то и есть толпа, что мышления у неё нет, в этом вся и беда. Представь, что какой–нибудь предводитель собирает армию, чтобы напасть на своего соседа. А люди вместо того, чтобы гибнуть из–за прихоти одного человека, возьмут и посадят его в тюрьму, чтобы знал, что вытворять. Или наоборот, какой–нибудь правитель грабит свой народ, а защищающие его солдаты, вместо того, чтобы разгонять своих возмущённых соотечественников, возьмут, да арестуют грабителя, чтобы другим впредь неповадно было. Как бы на Земле спокойнее и лучше жить стало. Вот возьми нашего петуха — любит он подраться, задиристый не меру. Ну и летал бы себе к такому же Бодуну, и бодались бы там друг с дружкой в удовольствие. А возьмись он вдруг напасть на нашего соседа, чтобы свой курятник расширить, да ещё и поссорить меня с ним из–за этого, так я его первая в клетку запру, да и не выпущу, пока не успокоится, хоть неделю.
Петух, который что–то выклёвывал неподалёку от них, на этих словах бабушки как–то уж странно покосился на неё и посеменил в сторону курятника.
— Видишь, — указала на него бабушка, — считается вроде, что глупая птица, а всё понимает. И любое животное всё понимает, и бык тот же. Даже крот, что у нас в огороде землю роет, наверняка ведь тоже о чём–то размышляет. Мы просто
