к закату. Глеб решил внимательно пройтись под деревьями. Чем же выманить девочек из укрытий? Гадкие стишки уже не пройдут, «Я тебя вижу» тоже. Ещё и ребята хвостиком ходят и подзуживают. Осмотр деревьев делу не помог. И тогда Глеб придумал: он просто достал свой мобильный телефон из кармана и набрал Катин номер. И что бы вы думали, стог то оказался музыкальным — из него полилась замечательная мелодия.
Ага! — довольно закричал Глеб и, подбежав к столбу выразительно продекламировал. — Стуки, стуки за Катю, она в стогу сена!
Катиному разочарованию не было предела.
— Так нечестно! — возмущалась она. — Ты меня не нашёл! Ты даже не убедился, что я в стогу прячусь! Мало ли у кого телефон играет, а может кто–нибудь его обронил там.
— Ага, как же, — ухмыльнулся Глеб, — ты то свой никогда не обронишь, он у тебя на шее на шнурке висит, никогда не свалится. А такой дурацкой мелодии, как у тебя, ни у кого здесь нет, и не будет, надеюсь.
(Вы не подумайте, что Глеб не любил классическую музыку, но «Концерт № 1 для фортепиано с оркестром си–бемоль минор» Петра Ильича Чайковского, причём только начало первой части, он действительно слушал лишь из Катиного телефона, а когда начинались громогласные аккорды, он всегда почему–то подпрыгивал. На всех эта потрясающая мелодия действует по–разному, Глеба она потрясала в прямом смысле слова.)
Катя обиженно надула губки и отошла в сторону.
— Ма–шааа, — закричала она на всю округу, — не сдавааайся, не поддавааайся ему, и звук на телефоне выыыключи!
— Что, женская солидарность? — ехидно спросил Глеб. — Ничего, сейчас и вашу Машу найду. От меня здесь никто не укроется.
Мальчик снова с осторожностью стал обходить площадь, поглядывая и за соседские заборы.
А тут, как назло, Васина бабушка засобиралась домой. Она, оказывается, тоже любила смотреть «Седьмую грядку». Пришлось Маше отложить газету и снимать кофту, и ребята на площади не заметить её уже просто не могли.
— Аааа! — завопил Глеб и бросился к столбу.
Маша вопить не стала, зачем расходовать впустую силы, которые она так старательно накапливала последний час, но тоже бросилась к столбу.
Вот она была только что у скамейки, а вот она уже у доски объявлений: «Стуки–стуки за всех!». А Глеб даже и половину расстояния не пробежал, хотя они были приблизительно на равном удалении.
— Проиграл, проиграл, — довольно затараторила Оля, — теперь тебе снова водить. А потом повернулась к Кате: «Слушай, Кать, а ты что не рванула из стога, когда Гоша на Глеба завалился?»
— А я от смеха двинуться не могла, — сказала Катя, — ну так это уморительно выглядело, тряслась только, да рот закрывала. А потом уже поздно было.
— Поздно сейчас, — сказал Василий, — темнеет, переигрывать уже не будем, давайте завтра продолжим.
Пообсуждав ещё немножко кто и как прятался, что в этом мире честно, а что нечестно, хваля Машу и удивляясь её сообразительности, договорившись на завтра на это же время, ребята начали кто расходиться, а кто и разъезжаться по домам.
Глебу было по пути с Машей, и они поехали вместе.
— Знаешь, Маша, — похвалил он, пристроившись рядом на велосипеде, — сколько я играю в прятки, но такой тактики ещё никогда не встречал. Ты — большая умница, я тебя прямо зауважал. Давай дружить.
— Давай, — согласилась девочка, — только я и так со всеми вами дружу, если ты не заметил, но если хочешь лично, то пожалуйста.
Так они доехали вначале до дома Глеба, где он попрощался с Машей, а дальше она продолжила путь уже одна.
«Вот ведь как интересно, — думала Маша, крутя педали, — ведь практически каждый возмущался, что было нечестно, но всем, тем не менее, игра нравится, и все играют. То есть вначале, пока у тебя всё хорошо — всё честно, но как только ты проиграл, то сразу же и нечестно. Зачем же тогда играть, если каждому по отдельности нечестно? Все соглашаются играть по единым правилам, и это всем нравится, но каждый проигравший тут же начинает эти правила толковать, и ему это уже не нравится. Один большой плюс состоит из множества маленьких минусов, но в математике если к минусу прибавить минус, то получится тоже минус. Парадокс. Или так всегда получается: у одних одна своя правда, а у других другая, не такая? А ведь как много людей на Земле живёт, трудно всё–таки нам всем договариваться. Отношения между людьми — это очень тонкое искусство. Пожалуй, нужно подумать на счёт профессии искусствоведа».
Глава 49. В которой Маша беседует с бабушкой о человеческой жестокости.
Дома бабушка, как всегда, уже подрёмывала в кресле перед телевизором, где шла какая–то очередная серия «Седьмой грядки», там опять что–то бурно обсуждали, какое–то удобрение. Но на бабушку это действовало исключительно успокаивающе, она мирно посапывала. А может это Тихон действовал успокаивающе — он тоже мирно посапывал у неё на коленях. В общем, всем было хорошо.
На столе стоял оставленный для Маши стакан молока с горбушкой хлеба. Девочка перекусила, потом пошла проверила закрыт ли сарай с животными, вернулась домой, а бабушка с котом чудесным образом уже переместились в кровать. Пожелав всем спокойной ночи Маша почитала ещё с часик, и тоже уснула.
«Странно, — подумала она во сне, — кто это разговаривает с бабушкой, если я сплю. Уж не Крот ли решил её разбудить, чтобы она меня жалела? Ну сейчас я ему задам! Хотя нет, для Крота это слишком громко и слишком низко». И тут она поняла, что на самом деле уже не спит, и что уже наступило утро, и что бабушка действительно разговаривает, но не дома, а на улице, и не с Кротом, а с каким–то сердитым мужиком.
— А я вам говорю, что это она моего Бодуна испортила, так все говорят, — продолжал гудеть возмущённый мужской голос, — я его едва под утро с места сдвинул. Теперь это не боевой бык, а какая–то ходячая меланхолия: только смотрит задумчиво, да цветочки нюхает. Уж сколько раз мог боднуть меня, пока вместе шли — ничего, и на собак больше не кидается. Испортили мне такого зверя! Как я его на корриду готовил! Знаете, какие деньги мне за него испанцы пообещали?! У них такого свирепого быка уже сто лет не было!
Маша
