Желающих почему-то не нашлось. А разохотившихся близнецов вовремя осадил отец. Так что недовольным Златочке с Вовчиком только и оставалась, что грызть яблочки и помалкивать.
— Позови своего Алконоста, — негромко заговорила Любава, обращаясь к Насте.
— Вспомни о чем-нибудь хорошем, расскажи об окружающей тебя красоте, попроси о помощи, объясни, что иначе мы не правимся, не сможем вернуть Полоза… Главное, не дави, не мучай, не торопи…
Настасья внимательно выслушала, встала поудобнее, бросила взгляд на мужа, ища поддержки, улыбнулась ему и закрыла глаза. 'Я тебя не чувствую, — позвала она легендарную птицу. — Не верю, что ты спишь где-то внутри меня. Слишком это странно даже для такой чудачки как я. Но, если ты слышишь, проснись. Ты так нужен. Нужны твои песни, радость, которую ты принесешь миру. Все тебя ждут, и я… Я так хочу увидеть тебя, мечтаю научиться летать. И не на шее у мужа, а сама.
То есть с тобой. Совсем я запуталась. Ну выходи же, засоня, разомни крылышки.'
Настя звала и звала Алконоста до тех пор, пока не лопнуло терпение. Тогда, устав от нежного лепета, радужных мечтаний и о описания окружающих красот, она попросту рявкнула: 'Вылазь, задница куриная! Достала ты меня! Слышишь? До самого гипофиза достала! Вытаскивай на свет божий свою уродливую пернатую тушку с человеческой башкой!' 'Курлы,' — к своему удивлению Настасья бьла удостоена ответа. Тихого и неуверенного, но четко различимого. 'В смысле нет головы? Что совсем?' — переспросила она у робкой внутренней пташки. 'Курлы-курлы,' — более развернуто ответил Алконост.
— Так это же прекрасно, — в голос завопила Настя. — Это просто замечательно. Птичья голова на птичьем туловище это великолепно. Так и должно быть, поверь! — проговорила так… и обернулась. Ну и Люба следом.
— Ох, — восхитились и старые, и малые, и вообще все.
И как им бьло не восхищаться при виде двух чудесных птиц. Первая бьла как огонь, а вторая словно озаренный рассветными лучами перламутр. Первая — страсть, вторая — нежность. Первая — Феникс, вторая — Алконост.
— Одинаковые, егтта, — первым обрел дар речи татуированный матершинник. — Только по цвету и отличишь.
— Очень интересный феномен, — согласился с ним Кащей. — Надо бы его исследовать всесторонне.
— Облезешь, — не отрывая восхищенного взгляда от жены, посулил Горыныч. — То же мне магозоолог выискался.
Степан тестю ничего не ответил, но кулаки размял.
— И правда, Костенька, не лез бы ты, куда не надо. Все-таки девочки — чудо расчудесное, нельзя к ним с таблицами измерительными соваться.
— Вася, и ты туда же, — обиделся бессмертный исследователь. — Я же для науки!
— Кончай базар, — решительно остановила начинающуюся перепалку Яга. — Сорвете обряд, все у меня облезете. Ясно? Тогда помогайте, — велела она, доставая из кармана шкатулочку. — Держи, Костя. Смотри, не урони.
— Ага, — опомнился он.
— Что там у тебя? Кровь Сирина?
— Она самая, — кивнула ведьма. — На стол ее ставь. И воду живую тоже бери. Замечательно. Осталось Жар-птицыны слезы получить.
— Я по команде плакать не умею, — прозвучало в виноватом Любашином щебете.
— Не волнуйся, ягодка, — утешила Кащееву дочку ведьма. — Помогу я тебе. Садись к Горынычу на плечо…
— Почему это к нему? — обиженно выпрямился воевода новгородский. — Я муж.
— Огнеупорный он, — ответил уязвленному Степану Аспид. — А ты запросто погореть можешь. Муж.
— Мус — поддержала отца Хельга. — Объелся гус.
— Груш и яблок, — чмокнул ядовитую дочуру гадюк.
— Не отвлекаемся, — нахмурилась Яга. — Люба, долго тебя ждать? Слезы добывать надобно.
— Как-то это настораживающе прозвучало, — взволнованная птица опустилась на широкое дядюшкино плечо.
— Готова? — сурово глянула на нее Ягишна.
— Да. О грустном думать надо?
— Зачем? — озадачилась ведьма.
— Чтоб заплакать, — неуверенно предположила царевна. — По системе Станиславского…
— Ой, да думай ты об чем хочется, — отмахнулась Яга. — Главное нюхать не забывай, — с этими словами она подсунула под самый клюв чудо птицы скляницу с белесой жидкостью.
— Что?.. Кх-кх-кх… — раскашлялась, заплакала несчастная.
— Доченьку мою любимую убили! — пожарной сиреной взвьла тут Василиса, напугавшись сама, заодно царица — матушка напугала малышню.
— От лукового сока еще никто не умирал, — рассудительно заметила Яга, бережно собирая слезы Феникса в хрустальный флакон.
— Какая жестокость, — не унималась Василиса. — Пытки просто.
— Подумаешь, какое дело. Мне луковый сок с медом в нос капали, — вспомнила детство золотое Маша. — Лучше посмотрите на Настюшу, это такая красота.
— Да, — тут же согласилась Хельга, не сводя глаз с высокого осеннего неба, в котором кувыркался новорожденный Алконост.
— Ну вот и все, — закончила измывательства над Кащеевой дочкой Яга. — Отдыхай Любушка, только назад превращаться погоди, а то как бы Настюша следом за тобой человеком не обернулась. Она пока птица неопытная.
— А детям такие превращения не повредят? — с опозданием переполошилась Марья.
— Было бы вредно, я б не позволила Любаве облик менять, — не на шутку обиделась Ягишна. — Понимать надо.
— Простите.
— Ладно уж прощу, — пробормотала Яга, сдерживая порыв превратить всех, мешающих обряду, в каких-нибудь тихих животных. В паучков, лягушек или мышек по выбору реципиента. — А сейчас молчок. Самое главное впереди. Надобно нам будет кровью Сирина яблоки окропить, потом слезами Любашиными полить и тут же живой водой, упавшей с Настиных крьльев сбрызнуть. И чтоб без задержек. Все понятно? Приступаем.
— А заклинаний будут? Наговоры? Ритуальное пение? — шепотом спросила Маша у мужа.
— Ритуальный секс, — так же тихо ответил он. — Если получится Хельгу от тебя отвлечь.
— Озабоченный змеюк, — прыснула в кулачок та.
— На том стоим, — гордо задрал нос Аспид.
Вдохновленные суровой ведьмой чародеи действовали четко и слаженно, так что спустя буквально пять минут собранные в сердце Медовой долины из обычных превратились в молодильные.
— Ну вот и все, — устало опустилась на лавочку Яга. — Сейчас яблочки поделим и домой.
— А пир как же? — напомнила Меланья.
— Без меня пируйте, детки, — отказалась ведьма.
— Нет уж, — уперлась неконфликтная Малашка. — Без вас никакой свадьбы не получилось бы.
— Глупости.
— А вот и нет. Если вас не будет, и я не пойду.
— Малаш, — дернул ее за рукав любимый. — Родичи нас не поймут.
