– Вот парнишка! Ох и парнишка же у вас! Цены ему нет.
Мы и сами так думаем (мы, можно сказать, кичимся и похваляемся его совсем не детскими прозрениями и причудами, по-хозяйски радуемся его незаурядности) и (подобно жестким, мощным автоматам, которые ведь не сами собой управляют) с бездумной старательностью его переделываем: стараемся закалить, смягчить, обострить его чувства, притупить его чувствительность, обманывая и его, и самих себя (как я обманывал и знал, что обманываю, когда спровадил мать в мерзкий дом для престарелых, который и ей и другим с фальшивым вдохновением расписывал как великолепное заведение, новенькое, комфортабельное, чуть ли не сверхсовременный отель), будто делаем это ему же на пользу. (А не себе.)
– Будь хорошим мальчиком, – внушаем мы ему. – Не бойся. Ты можешь это сделать. Старайся. Лучше старайся. Все в твоих руках. Не делай этого. Ты меня сердишь.
(Может, это и правда ему на пользу.)
(А может, и нет.)
И даже теперешняя няня Дерека, которой плевать на всех нас (и особенно она невзлюбила мою дочь – та дерзка и невежлива с ней и никогда не подлизывается), и, как я подозреваю, уже и на Дерека тоже, время от времени одаряет моего мальчика лестью прямо в глаза, что смущает его, и неуклюжими, напористыми объятиями, что его угнетает: на всех нас она смотрит совсем иначе, злобно и с ядовитым упреком; впрочем, его отношение к Дереку ей тоже не нравится.
– Ясно-понятно, ему неохота с Дереком играть, раз вы-то все у него на глазах бедненького обижаете, – отчитывает она нас при моем мальчике. – Вы никто с ним сроду не поиграете.
Моему мальчику не по душе ни сама няня Дерека, ни ее ядовитые похвалы. (Думаю, он чувствует, что она попросту через него хочет уязвить нас, остальных.) Он явно боится ее, как боится чуть не всех учителей и школьную медсестру, и, стараясь ничем не выдать свою неприязнь (он боится проявить враждебность к кому бы то ни было), всячески избегает разговоров с ней, уклоняется от ее прикосновений и объятий. (Она ему противна.)
– Избавься от нее, – в порыве досады резко говорю я жене.
Жена вздыхает:
– Не хочется опять начинать все сначала.
– Она и с ним-то плохо обращается. Он ходит у нее грязный.
– А где взять другую?
– Ты бы постаралась на этот раз найти молодую, неужели нельзя?
– Где?
– Хорошо бы нам найти такую, чтобы к нему привязалась. Тебе такой не найти. Я знаю. Они и заботиться-то о нем не хотят.
– Наверно, надо мне этим заняться самой. Наверно, я должна посвятить ему всю жизнь.
– Вот праведница.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Пойди в монахини.
– Наверно, так и надо бы.
– Не при твоем отношении к этому. Тебе этого вовсе не хочется. Ты вела бы себя с ним, пожалуй, хуже, чем любая нянька.
– Пошел ты…
– Мне нравится, как ты сквернословишь, – посмеиваюсь я. – Теперь у тебя получается куда лучше.
– Практика. Твои уроки.
– Горжусь.
– Это только с тобой. Твоими стараниями мне уже ничего не стоит послать тебя куда подальше.
– В постели я тоже тебя кое-чему научил.
– Изволите жаловаться?
– Сейчас – нет.
– Тогда опять пошел ты…
Она откатывается от меня. Мы почти нагишом. Я продолжаю хохотать.
– Я стараюсь, – подзадориваю я ее. – Стараюсь не обмануть твоих ожиданий.
– Может, пора подумать, куда нам его отправить.
– Может, уже хватит сейчас о нем.
– Самое время.
– Нет.
– Отправить туда, где ему будет лучше, чем дома.
– Я сказал нет.
– Рано или поздно все равно придется. Ну, то есть придется об этом подумать. Ты только и знаешь, что отмахиваешься.
– Не желаю об этом разговаривать.
– Теперь у нас будут деньги. Правда?
– Ничего ты не понимаешь.
– Я только спрашиваю.
– Будут, если я соглашусь на новую должность. Но на это у меня и так есть деньги. Дело не в деньгах.
– Может, все-таки следует согласиться.
– Не желаю сейчас об этом разговаривать.
– Я же о твоей работе.
– И о работе не желаю. Но ты ведь не о том. Вовсе ты не о работе. Вечно врешь.
– Но ведь когда-нибудь надо же об этом поговорить. Необходимо что-то решить. Ну погоди минутку, слышишь? Невозможно без конца увиливать.
– Я могу до самой смерти.
– Не шути этим.
– И оставлю его у тебя на руках.
– И этим не шути.
– И ее. И его тоже. Вот когда ты покрутишься.
– Ничего тут нет смешного.
– Ты разве не хочешь, чтоб я умер?
– Ты же знаешь, я не выношу таких разговоров.
– Он еще слишком мал. Не хочу я сейчас о нем говорить. Вдруг дети услышат.
– Запереть дверь?
– Ты тоже хороша, – напоминаю я ей. – Если я говорю «да», ты говоришь «нет». Когда я предлагал его отправить, ты говорила – мы не можем.
– Это ради его же блага.
– Ничего подобного.
– Может, надо отправить их всех, – безнадежно говорит жена.
– То есть?
– Сама не знаю, – идет она на попятный. – Дети из-за него смущаются. Стыдятся. Может, лучше их куда-нибудь отправить, а он пускай остается дома?
– Думаешь, без них станет легче?
– Да нет, это я так просто. Ты же знаешь. Просто худо мне. Дети не хотят, чтоб их друзья его видели, когда приходят к нам. Мы и сами не хотим.
– Говори за себя. Меня он вовсе не так стесняет.
– Неправда. Ты просто притворяешься. Делаешь вид, будто тебе это легко. Он всех стесняет. И всем, кто у нас бывает, тоже приходится притворяться.
– Выгони эту старую суку.
– Что толку?
– Нам будет лучше. Она всем грубит.
– Не смей употреблять то слово. Ты же знаешь, я этого не люблю.
– Потому-то и употребляю. Пора бы тебе привыкнуть. Я привыкаю. Если хочешь знать, вот сейчас как раз и привыкаю.
– Тебе-то хоть бы что.
– А как же.
– Я тебя знаю. Как только я ей скажу, чтоб уходила, тебя, наверно, мигом куда-нибудь сдует, и когда новая придет, тоже.
– Еще бы!
– Смейся, смейся. Ты даже поговорить с ними не желаешь, когда они приходят наниматься.
