— Слева… Дай… Я сама…
По-прежнему с закрытыми глазами, перебираясь через его горячие пальцы, точно через горные хребты, Настя расстегнула молнию, которая даже хозяйке поддалась только с третьего раз, хотя руки не дрожали, пока не встретились с пальцами Кеши, который не отдал ей платье, а самолично довел ненавистную ткань до ее босых ног.
— Можно теперь открыть глаза?
— А что ты хочешь увидеть в темноте?
Она ничего не хотела, она не могла ничего хотеть, кроме одного — скорее избавиться от колючих кружев, впившихся в грудь. Но для этого не нужно было открывать глаз, и даже рта, который Кеша снова нашел безумно горячими губами. Зачем ему подсказывать элементарные вещи — застежку на выгнутой дугой спине найти намного легче, чем в складках ткани на боку.
И когда Настя вытянула руки, чтобы окончательно избавиться от бюстгальтера и наконец вздохнуть полной грудью, внутренний голос рассмеялся так громко, что сделалось страшно стыдно: и зачем ты, дура, чинила кружева? Зачем? Не понимаешь разве? Конечно, чтобы время пролетело незаметно. То, самое медленное и самое мучительное время, когда ждешь любимого, а он все не приходит. Но вот он рядом — она слышит его дыхание, чувствует сладковатый запах геля для душа — они пахнут одинаково и дышат тоже в унисон, или же все-таки он быстрее? А она не дышит вообще, боясь, что грудь выскользнет из его жадных губ, а кружева, стянувшие бедра, лопнут, натянутые сильной рукой. Как и дрожащая под коленкой жилка…
И чтобы не упасть, Настя сильнее сжала пальцами ткань футболки, натягивая ее на себя с таким же неистовством, как кучер поводья, чтобы остановить взбесившуюся лошадь. Но ее лошадь неожиданно встает на дыбы, и, взлетев в воздух, Настя не выдержала и открыла глаза, но вокруг непроглядная тьма, в которой работают лишь два чувства — осязание и обоняние, даже слух предает, потому что она не слышит ничего, кроме несущегося в никуда заячьего сердца.
Она даже не почувствовала под головой подушки — ей казалось, что перина так и будет бесконечно оседать под ней аж до первого этажа и даже ниже, глубже, до кипящей магмы, которая уже растеклась по телу и подпалила смятые простыни. Настя вытянула руку, чтобы ухватиться хоть за что-нибудь, а то так, казалось, ее унесет расплавленным потоком, но находила лишь воздух, пока под пальцами наконец не оказались горячие плечи.
— Настя, секунду…
Плечи исчезли, и она сумела оторвать голову от скользкого покрывала, а лучше бы не делала этого: лава схлынула, и тело в единый миг превратилось в холодный уголь.
— Настя, что-то не так?
Как, как он сумел почувствовать исходящий от нее холод? Или она слишком резко отдернула ногу, едва коснувшись его согнутой спины. Настя не смотрела ниже, под его пальцы — что даст ей игра теней и движение силуэта! Что темное настоящее в сравнении с прошлым, расцвеченным яркой болью! Она думала, что все забыла, но сейчас одной мысли о том, тяжелая рука вот-вот ляжет ей на колено, чтобы отвести в сторону, хватило, чтобы по телу прокатилась волна отвращения.
— Тебе холодно?
Пальцы, хранящие аромат недавнего ее безумного желания, теперь смешанный с приторным псевдоклубничным запахом, подтянули одеяло к ее груди, спихнув на мягкую, прохладную простынь.
— Так лучше?
Нет, лучше не стало. Теперь Настя зажмурилась без всяких просьб, борясь с желанием выставить вперед руки и, упершись в грудь, толкать, толкать, толкать до тех пор, пока Кеша не окажется на полу. И бежать, можно даже без простыни — голой, пусть даже на улицу, только бы подальше от запахов и запретных желаний.
— Настя… Открой глаза…
Его глаза горели ярче потушенных ночников. Как там говорят — два пальца с острыми ногтями резко вперед, и это будет больно, и пока он проморгается и очухается, у нее будет достаточно времени, чтобы сбежать.
— Насть, я упустил момент, да?
Какой момент? Она смотрела, не мигая, и черты его лица с каждой секундой становились все отчетливее и отчетливее.
— Прости, я просто разучился надевать резинку… Тебе нужно еще время? — Его рука скользнула вниз по окаменевшему животу и с трудом разжала стиснутые ноги. — Насть, в чем дело?
Он смотрел ей в глаза, а она — ему. В какой-то момент пламя в них потухло, но сейчас вспыхнуло вновь и вырвалось наружу, и ее снова бросило в жар — настолько сильный, что пришлось отбросить с груди край одеяла, но поймать холодный воздух не довелось:
— Насть, не надо через силу, — Кеша снова укрыл ее.
Теперь лицо пылало стыдом: она заварила всю эту кашу и теперь трусливо поджала хвост — то есть, ноги, и Настя покорно открыла их. Однако Кеша не пошевелил и пальцем. Только ссутулился еще больше.
— Настя, так не будет… Не держи меня за дурака… Тут одно из двух. Либо у тебя никого не было и ты просто нагло врала про первого парня, либо было, но… — Кеша выпрямил спину и запрокинул голову к темному потолку. — В любом случае, я не знаю, как должен себя сейчас повести…
Нет, он знал: его рука сразу скользнула вниз, и Настя еле успела перехватить ее, когда Кеша вознамерился сорвать резинку. Пальцы их правых рук снова переплелись.
— Кеша, прошло два года, — еле выдохнула Настя, боясь, что еще секунда, и она просто разрыдается у него на груди. — Извини, но это действительно снова, как в первый раз…
Настя говорила правду — она впервые испытала с ним то, о чем читала в дурацких романах, но как найти в себе смелость сделать следующий шаг?
Кеша поднял их двойной кулак к ее дрожащему носу.
— Еще раз соврешь, получишь в нос, поняла?
Она прижалась к его запястью губами и замерла.
— Настя, — Кеша запустил свободную руку ей под волосы. — Скажи мне правду, он делал тебе больно и поэтому два года ты никого к себе не подпускала? И ты думаешь, что со мной будет так же?
Она ничего не ответила, но нужны ли были слова, когда под его пальцами она втянула голову в плечи, собрав длинную шею в гармошку.
— Бедная моя девочка, — Его рука с шеи скользнула на ссутулившуюся спину и притянула Настю к груди. — Мы можем подождать. Когда сможешь, тогда сможешь.
Настя судорожно замотала головой, давясь слезами: только бы не разреветься, только бы… Он сейчас встанет и уйдет, уйдет до утра на диван. А потом проводит ее до дверей. Зачем ему такие проблемы, зачем? Нет, нет, нет…
Она так сильно мотала головой, что Кеша должно быть, испугался, что ее тонкая шея не выдержит и, бросив правую руку, которую продолжал сжимать, снова поймал в ладони обе ее щеки.
— Настя, так не будет… — он прижался к ней таким же влажным лбом. — Либо ты мне доверяешь, либо нет. Я могу… Нет, конечно, не могу даже представить, как тебе тяжело и страшно. Но если я могу хоть что-то сделать, чтобы убрать твою боль, скажи… Пожалуйста.
Настя стиснули дрожащими пальцами его запястья и, сорвав тиски его рук со своего лица, прижала к животу, в центре которого билось ее напуганное сердце.
