Его птичка выглядела так, словно упала с высоты. И эти ее тоненькие руки, белые, слабые, разбросаны по сторонам, словно умирающие лилии.
А неподалеку — замершая серая туша еще одного архаана.
И воняет горелым нестерпимо, словно свинью подпалили.
И если… если она упала, и повредила спину, нельзя вот так просто взять и схватить ее на руки. Нельзя.
Он еще раз оглядел Алайну, и так больно резануло где-то под сердцем, что перед глазами снова потемнело.
— Алька, — прошептал он.
И понял — не слышит. Без сознания. Умирает.
Регенерирующий артефакт словно сам собой лег в руку, и Мариус, мысленно моля Пастыря, чтоб все получилось, переломил тонкую синюю струну в нужном месте, одновременно вколачивая в Альку весь свой имеющийся резерв магии.
Чтобы обратить вспять саму смерть, нужно много силы, очень много.
Но Мариус, задыхаясь от напряжения, сам превратился в канал, сквозь который в разбитое и умирающее тело устремился поток энергии.
И он уже и не думал о себе, не думал о том, что его самого может порвать в клочья таким-то напором, а раз за разом черпал — и вливал, черпал — и снова вливал, до тех пор, пока понял: регенерация начала работать должным образом.
Обливаясь ледяным потом, он оперся на ладони, по обе стороны от распростертой Альки.
— Не бросай меня, — голос срывался, — не бросай. Слишком рано умирать, Аля. Это не твое время, милая.
Стоя на коленях над неподвижным телом, Мариус вглядывался в неподвижные черты той, кого любил больше жизни, и которая так глупо его предала.
Он видел, что Альке становится лучше.
Губы порозовели. Дыхание сделалось глубоким и ровным. Артефакт Энолы, регенерируя, плавно вводил ее в самый обычный исцеляющий сон.
Мариус улыбнулся.
— Все будет хорошо, маленькая. Просто… попробуй мне поверить. Хотя бы один раз.
Ресницы Альки, слипшиеся от слез, затрепетали, но она продолжала спать.
Тогда Мариус снял сюртук и аккуратно укрыл им ее.
Потом… он возьмет ее на руки и отнесет туда, где больше никто не обидит, не причинит вреда.
Но сейчас…
— Кьер, — позвал Мариус хрипло, — Кьер, что там у тебя?
ЭПИЛОГ
"Не бросай меня".
Голос Мариуса звучал в ушах, и это было так… радостно, что Алька блаженно улыбалась и не понимала, отчего в голосе столько боли, беспокойства, отчаянной мольбы.
"Не бросай меня".
— Я здесь, — прошептала она, поворачивая голову, — Мариус…
Ее вдруг выбросило из этого мягкого, приятного сна. И воспоминания обрушились грязным, уродливым оползнем, от которого горечь во рту, холод в груди, едкий пепел на губах.
Магистр в теле Авельрона. Она падает. Боль. Стеклянные глаза. Острые зубы впиваются в кожу на животе.
А до этого… Она подкладывает под перину кальхейм, чтобы Авельрон вернулся к отцу.
Застонав, Алька разлепила глаза и не поняла, где находится.
Комната была светлой, цвета выбеленной временем кости. И еще почему-то в комнате все было кривым — овальный потолок над головой, ни одного угла. Алька попыталась вспомнить, где она видела подобное, воспоминания крутились где-то совсем близко, но ускользали.
Ничего, это мелочи.
Она вспомнит.
В следующее мгновение сердце подпрыгнуло в груди и понеслось вскачь. Совсем близко, в кресле, сидел Мариус. Похудевший, осунувшийся, взъерошенный. Под глазами — черные тени, словно не спал давным-давно. Губы потрескались. Щеки ввалились.
Но это был он. Ее Мариус, ее личное солнце.
Алька с трудом улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ, но глаза… О, ей не понравились его глаза.
Мертвые, совершенно лишенные привычного, чуть насмешливого выражения.
И где вишневый ликер и кофе? Не было их больше, совсем.
Холодея, Алька подумала — а ведь это я убила все это. И Мариус наверняка понимает, что на самом деле произошло, и почему Магистр оказался на воле.
— Ты… меня спас, — прошептала она, все еще глядя на Мариуса.
— Спас, — тихо согласился он.
Тут Алька обратила внимание на то, что он сидит в грязной, измятой сорочке, сюртук куда-то делся. Но ей… даже не хотелось знать, что там было, после того, как зеленая волна смяла тело Авельрона и швырнула в сторону.
Глядя в холодные, помертвевшие глаза Мариуса, Алька попросила:
— Прости меня. Я дура.
Он стиснул челюсти так сильно, что желваки заиграли на скулах. Потом расслабился, едва заметно улыбнулся и сказал:
— Уже простил, Аля.
Мариус плавным, текучим движением скользнул на колени, к изголовью. Алька блаженно зажмурилась, жадно вдыхая его запах. Какое счастье, когда он… просто рядом. Вот так. И навсегда.
Поцелуй на губах. Легкий, ласкающий.
— Аля, — прошептал Мариус едва слышно.
— Что? — она потерлась щекой о его колючий подбородок.
Он помолчал. И от этого молчания как-то нехорошо екнуло в груди.
— Я… — казалось, каждое слово дается Мариусу с трудом, — Алайна, ты свободна. Я не могу жить с женщиной, которая меня обманывает.
Нет. Он не мог это сказать.
Или все же мог?
— Мариус.
Успела схватить за руку, но он резко высвободился, поднялся на ноги.
— Выздоравливай, — сказал сухо, — надеюсь, тварь тебе не слишком навредила.
— Мариус… — его имя ползет из горла вместе со сдавленным хрипом.
Он ведь… она в самом деле все это услышала?
— Будь счастлива, — сказал он.
А затем резко развернулся на каблуках и вышел прочь из комнаты, как следует хлопнув дверью.
