Живой Мертвец-ОтецДорогой Живой Мертвец-Отец!
1. Я не представляю, как ты продолжаешь жить без своего сына. Знаю только, что ты это делаешь. И должен! И будешь!
2. Твое сокрушительно светлое скорбное письмо тому доказательство.
3. Ты вовсе не нуждаешься в моих рассказах, как тебе снова стать человеком. Ты и есть человек, во всей своей человечности, излучающий неугасимое сияние всем, кто читает сейчас эти строки.
4. Я так сострадаю твоему горю! Я так сострадаю твоему горю! Я-так-сострадаю-твоему-горю!
5. Ты еще много раз услышишь эти слова – из них можно сшить лоскутное одеяло. Ты мог бы сотворить реку из слов утешения. Но они не вернут твоего сына. Они не остановят того человека, помешав ему сесть за руль и проехать на красный свет в тот самый момент, когда твой сын оказался у него на пути.
6. Этого никогда не будет.
7. Надеюсь, ты знаешь, что, отбросив ярость, праздные мысли о самоубийстве, болезненные игры воспоминаний, пьяного водителя, севшего за руль, бывшего бойфренда сына, встретившего новую любовь; отбросив все пережитое вместе с сыном и то, что хотелось бы изменить, – в центре всего этого останется твоя чистая отцовская любовь, которая превыше всего сущего.
8. Никто не может коснуться этой любви, или изменить ее, или отобрать ее у тебя. Твоя любовь к сыну безраздельно принадлежит только тебе. Она будет жить в тебе до последнего дня.
9. Меня спасают мысли. То, как сильно я люблю свою мать – даже спустя годы. Как важно ее присутствие во мне. Моя скорбь огромна, но любовь необъятна. Как и твоя. Ты скорбишь о смерти своего сына не только потому, что она была страшной и несправедливой. Ты скорбишь о ней, потому что по-настоящему любил сына. И красота твоей любви больше, чем горечь утраты.
10. Допуская такие мысли в свое сознание, ты не освободишься от страдания, но они помогут тебе пережить следующий день.
11. Я все время представляю себе, как ты лежишь на кровати и рыдаешь. Я все время думаю о том, что, как бы тяжко это ни было, тебе пора вытереть слезы, поднять голову и прислушаться к тому, что придет на смену рыданиям.
12. Это твоя жизнь. Та, которую ты должен строить на пепелище, ставшем твоим миром, где все, чем ты когда-то был, одновременно стерто и вездесуще, где ты отныне и вовеки – живой мертвец-отец.
13. Твой мальчик мертв, но он будет продолжать жить в тебе. Твои любовь и скорбь нескончаемы, но они будут меняться вместе с тобой. В жизни сына и твоей собственной есть вещи, которые ты сейчас не в силах понять. Есть вещи, которые ты осознаешь через год, через десять лет, через двадцать.
14. Английское слово «стирать» (obliterate) происходит от латинского oblitterare. Ob – означает «в обмен, против»; littera – «письмо» или «рукопись». Буквально: «в обмен на письмо». Ты никак не мог написать мне письмо, поэтому составил вместо него список. Ты не можешь жить дальше так, как жил прежде, поэтому ты должен продолжать жить так, как никогда не жил.
15. То, что от тебя это требуется, – несправедливо. Несправедливо, что твой сын умер. Это всегда будет несправедливо!
16. В этой избитой банальности в равной мере уживаются разрушение и созидание. В ней есть и угольная чернота, и яркий свет; есть вода и спекшаяся земля. И все это ниспосланная тебе манна. Истинная работа глубокой скорби – строить дом на пепелище.
17. Тебе послана сила пережить эту скорбь. Мы все ею обладаем, хотя и утверждаем, что у нас ее нет. Мы говорим «я не смог бы жить дальше, если бы, вместо того чтобы думать «мы надеемся, что нам и не придется этого делать». Вот смысл твоего послания ко мне, Живой Мертвец-Отец. Ты так долго справлялся без своего милого мальчика, и теперь ты больше не можешь этого вынести. Но ты можешь! Ты должен!
18. Многое еще впереди. Твой сын еще не научил тебя всему, чему должен научить. Он научил тебя любить так, как ты никогда не любил прежде. Он научил тебя страдать так, как ты никогда прежде не страдал. Вероятно, следующее, чему он должен тебя научить, – принятию. А после этого – прощению.
19. Прощение прячется где-то под днищем твоей лодки. На пути ты встретишь сомнения, опасности, неимоверно шокирующие несправедливости. Впереди тебя ждут истории, которые ты узнаешь, если соберешься с силами и продолжишь путь. Одна из них, возможно, тебя исцелит.
20. Когда моему сыну было шесть лет, он сказал: «Мы не знаем, сколько лет есть у нас в жизни. Люди умирают в любом возрасте». Он сказал это без мук и угрызений совести, без страха и мольбы. Для меня было целительным переживанием просто принять, что жизнь моей матери оборвалась в сорок пять лет. А дальше продолжали жить мои ожидания того, что могло бы быть: моя мать в восемьдесят девять, в шестьдесят три, в сорок шесть. Этого не существует. И никогда не существовало.
21. Подумай: Жизнь моего сына длилась двадцать два года. Вдохни.
22. Подумай: Жизнь моего сына длилась двадцать два года. Выдохни.
23. Никаких двадцати трех лет нет.
24. Ты продолжаешь жить как можешь. Продолжаешь жить, стараясь быть великодушным. Продолжаешь жить, стремясь быть правдивым. Продолжаешь жить, утешая других, которым трудно продолжать. Продолжаешь жить, позволяя невыносимым дням пройти и допуская радости в другие дни. Продолжаешь жить, находя одни каналы для своей любви и другие – для своей ярости.
25. Отказаться от своих ожиданий, когда речь идет о детях, почти невозможно. Истоки нашей любви к ним связаны с зачатием, воспитанием и поддержкой людей, которые нас переживут. Для нас они – не столько те, кто они есть, сколько те, кем они станут.
26. Ради собственного исцеления тебе действительно необходимо отказаться от своих ожиданий. Ты должен прийти к пониманию и принятию того, что твой сын навсегда останется тем человеком, которым он на самом деле был: 22-летним мужчиной, который дошел лишь до того красного светофора. Тем, который глубоко тебя любил. Тем, который давно простил тебя за резкий вопрос, как он может не любить девушек. Тем, который хотел бы, чтобы ты впустил нового бойфренда его друга в свою жизнь. Тем, который хотел бы, чтобы ты обрел радость и покой. Тем, который хотел бы, чтобы ты был таким человеком, каким ему не суждено стать.
27. Быть кем-то другим – значит бесчестить память о нем.
28. Самые добрые и самые значимые слова, которые когда-либо мне говорили: «Твоя мать гордилась бы тобой». Найти способы в своей скорби стать той женщиной, какой воспитывала меня мать, – это был самый важный для меня способ почтить свою мать. Это был целительный бальзам для моей скорби. Странная и болезненная истина заключается в том, что я стала лучше, потому что потеряла свою маму в юности. Когда ты пишешь, что мои слова кажутся тебе священными, в действительности ты прикасаешься к той божественной области во мне, которая есть моя мать. Лапочка – это храм, который я построила на своем пустыре, на своем пепелище. Я отдала бы все это, не задумываясь, но моя скорбь кое-чему меня научила. Она показала мне краски и полутона, которые я не увидела бы при иных обстоятельствах. Она требовала, чтобы я страдала. Она принуждала меня преодолевать себя.
