Что такое жизнь – по большому счету
В понедельник утром – с одеревеневшей спиной, с шеей, которую сводило до сумасшествия, – я взял в закусочной кофе навынос и отыскал свободное местечко.
Да, на солнечном крыльце. Только что.
Странно, но боли не было. Моя эмоциональная уязвимость вчерашнего вечера как-то уступила место бесчувственности. Бесчувственности в чистом виде. Сюда вот я дошел, просто попеременно ставя одну ногу впереди другой.
Мне даже досталось одно из двойных кресел.
Насколько могу судить по тому, что чувствовал, значило это мало. Если вообще что-нибудь значило.
Каньон не изменился, само собой. С каньонами такого никогда не бывает. Во всяком случае, за девять лет. Даже за человеческую жизнь. Только мне он казался иным, так что я понял: это я изменился. Краснота скал казалась не такой яркой, чередование полос цвета не таким отчетливым. То, как у меня от нее дух захватывало, когда я был помоложе, казалось в лучшем случае отдаленным воспоминанием.
Я провел там все утро. На солнце. Через некоторое время пришло ощущение, что моя кожа слишком уж поджаривается. Оставив на кресле рубашку (так, чтобы, вернувшись, не обнаружить, что все места или ближайшие к обрыву кресла заняты), я купил себе в сувенирной лавке дешевую шляпу и тюбик крема от загара.
После чего просидел там далеко за полдень, когда слепящий свет начал меркнуть.
Трудно представить, что я смог провести там все эти часы и не предаться скуке. Еще труднее представить, что я не могу – уже после того – разложить по полкам то, о чем я думал. Вполне уверен, что я вообще не думал. Должно быть, просто сидел и смотрел.
Днем подобрались грозовые тучи, как это часто случается с грозовыми тучами в горах. Приятно было немного отдохнуть от солнца. Потом небо взялось за дело, и дождь оросил солнечное крыльцо. Счастливые парочки с криками и смехом метнулись под защиту крытой, с широченными окнами веранды, находившейся тут же, справа от нас.
Я остался.
Дождь промочил меня насквозь, но мне не было холодно, а потому я и внимания не обращал. Не знаю, почему. Обыкновенно обратил бы. А в этот раз – нет. Просто сидел. Сидел и чувствовал, как капли дождя просачиваются сквозь редкие переплетения моей новой соломенной шляпы, пробираются через волосы и стекают по лицу. Смотрел, как барабанил дождь по лужицам на камнях вокруг меня, как каждая дождинка рикошетом взлетала обратно в воздух, как при пальбе из автоматов. Наблюдал, как сетки из молний с треском рвали темный воздух в обрамлении черных туч и уходили в стену каньона милях в сорока-пятидесяти[31] к востоку.
Потом, так же быстро, как принеслось, все опять унеслось прочь.
Вначале тучи разошлись настолько, что проглянули два-три клочка голубого неба. Потом дождь припустил немного сильнее, зато и солнце ударило лучами, высвечивая капельки, обращая их в странное явление солнечного душа. Я не видел ничего подобного, сколько себя помню. Потом дождь унесло окончательно, и люди стали возвращаться. Смахивали воду с кресел, выглядывали вокруг хоть что-то, чем можно было их подсушить.
Я глянул на часы. Было почти шесть часов. День прошел. Я еще не ел. Даже не ощущал судорожной пустоты в желудке, зато теперь – почувствовал. По сути, владевшая мною бесчувственность пропала полностью.
Вида не объявилась. Должно быть, я с ней разминулся. Или так, или, в конце концов, путь возвращения сюда был ей неведом. Я довольно долго просидел, раздумывая, какое из объяснений мне предпочтительнее. Но то был вопрос без ответа. Две одинаково гнетущие возможности.
Я положил скрещенные руки на низенькую каменную стенку и подался вперед, окунув голову в эту мрачную защищенность. Не знаю точно, сколько времени я оставался в таком положении, пока не почувствовал нежное касание руки на спине.
Вздрогнув всем телом, я поднял взгляд. Ожидая увидеть Виду.
Это была не Вида.
Я посмотрел в необычайно голубые глаза женщины постарше. Незнакомки. Седые волосы у нее на голове были пострижены по-модному коротко. Серебряные серьги свисали почти до самых плеч. Я бы дал ей лет семьдесят.
– Прошу простить за беспокойство, – сказала она. – Возможно, это не мое дело. Только я почувствовала, что должна спросить, все ли с вами в порядке.
Я выпрямился в кресле. Вдохнул воздух. В первый раз на моей памяти ощутил, как сдавило горло и появилась резь в глубине глаз. Только я не позволил слабости зайти дальше.
– Спасибо вам, – выговорил. Тщательно следя, чтоб губы не задрожали. Мне вдруг стало понятно, как люди угадывают по губам твердость характера. Меня если и могло что выдать, так нижняя губа, за которой глаз да глаз требовался. Все равно в таких случаях приходится быть особенно острожным. – Очень любезно с вашей стороны поинтересоваться. Я… Мне, правду сказать, не очень. Мне не хорошо. Только на самом деле трудности мои не из тех, справиться с какими мне кто-то мог бы помочь. Однако все же благодарю вас за то, что спросили. Просто в жизни выдалась полоса, в которой… очень многое запутано.
Она села рядом со мной в двойное кресло. Глаза смотрели ласково. Одна рука лежала на моем плече.
– Вы уверены, что вам ничего не нужно?
– Еда, вообще-то, – признался я. – Я весь день не ел. По-моему, мне надо просто подняться, пойти в закусочную и взять сэндвич или еще что-нибудь. Может быть, я просто оставлю здесь, на кресле, рубашку и, может быть, шляпу, и тогда никто не займет моего места. Если ж я поем чего-нибудь, то, вероятно, окажусь немного более способен к общению.
– Надеюсь на это, – сказала она, поднялась, каясь моего плеча напоследок. – Будьте здоровы.
Она ушла, я проводил ее взглядом.
Пока я стоял в ожидании своего сэндвича, зазвонил мобильный.
Я вытащил его из кармана, только-только сообразив, что дал телефону намокнуть. Повезло еще, что он работал.
