«Заключение» отдали наркому на согласование. Всеволод Николаевич прочёл его и спросил Влодзимирского:
— Если поступит конкретная команда, сколько тебе понадобится времени на получение другого, нужного, результата?
— Товарищ нарком, всё зависит от команды. Будет жёсткая — с приказом всех осудить на срок — я их за неделю доведу до кондиции, и новое «Заключение» напишем. А скажут, что от них требуется только дать показания против кого-то, а самих отпустить — повозимся чуть подольше.
— Непонятно сколько их ещё на поводке держать придётся. Ты особо не расхолаживайся и периодически поддерживай напряжение — цепляй иногда на допросы.
— Будет исполнено, товарищ комиссар первого ранга, но хочу заметить, что неизвестность тоже хорошее лекарство от строптивости — у арестованных стали появляться мысли, что сидеть им вечно.
— Не буду спорить. Ты в этих вопросах дока — вот и поступай по обстановке, но смотри, чтобы в любую минуту обеспечил готовность подследственных. Имей в виду — ошибки не прощу.
— Всеволод Николаевич, мы свою задачу выполним.
— Хорошо.
Когда Влодзимирский ушёл, Меркулов снова взял проект «Заключения» и взглянул на дату ареста. Через двадцать дней, 23 ноября предстояло брать у Горшенина ещё одно продление на содержание под стражей, однако время пока не поджимало, и он убрал бумагу в стол.
* * *
В тишине прошли пятнадцать дней, и проблема прокурора опять встала в полный рост. О том, чтобы запрашивать санкцию у Сталина, не могло быть и речи — Вождь готовился к отъезду на Тегеранскую конференцию и связывал свои интересы с органами только в плане личной безопасности в далёком путешествии.
«Неприятная ситуация — Горшенин опять отбрехнётся, и вновь придётся подставляться. Кто знает, как Хозяин потом среагирует на мою инициативу»? — Подумал Всеволод Николаевич и принял промежуточное решение — посоветоваться с Берией.
При следующем личном докладе нарком обрисовал оберчекисту положение дел и спросил, что необходимо предпринять.
Защищённый приказом Сталина «не лезть в это дело», Лаврентий Павлович скривил рот и брезгливо заметил:
— Дело находится в компетенции госбезопасности. Ты — нарком госбезопасности. Вот и разгребай. Хватит и твоего уровня закрыть вопрос у товарища Сталина, когда Он найдёт нужным дело закруглить, а с Горшениным решай сам, — отмахнулся от «императоров» Берия, перевалив ответственность на Меркулова.
«Вот сволочь, знает всё и даже не намекнёт», — кисло подумал нарком о шефе.
Оставшись один, оберчекист почувствовал себя неуютно — в голову лезли неприятные мысли: «Иосиф приказал мне не соваться. Лично я — в стороне. Мучиться будет Меркулов, но ведь возникни проблемы у Всеволода, косвенно это коснётся и меня — органы-то подо мной. Выйти, что ли, с этим вопросом наверх? Нет. Нельзя! За то, что лезу не в своё дело, можно такой щелчок по носу получить… да и не время до Тегерана этот вопрос поднимать».
Спустя сутки Меркулов получил у прокурора санкцию на продление содержания школьников под стражей ещё на два месяца, но Горшенин снова затребовал письменное распоряжения наркома.
* * *
Дни, проведённые мальчишками в заключении, уже давно превращались в недели, недели перетекали в месяцы, а счёт месяцев шёл к полугоду. Ребята попали под одну из самых изощрённых пыток — неизвестностью. За это время они, не сговариваясь, перечитали «Графа Монте-Кристо», и на ум каждому невольно приходило сравнение с «узником замка Иф». Став уже бывалыми арестантами, они приспособились к тюремным распорядкам и образу жизни. Следователи теперь редко беспокоили их, и у заговорщиков начали бессистемно меняться сокамерники. Кому-то везло, и попадался сосед, с которым получалось поиграть в сделанные из хлеба шашки или шахматы, а кто-то изнывал от скуки, спасаясь только чтением.
Эта «странная война», когда школьники как бы ужались до микроскопического размера и находились в самой дальней ячейке памяти Сталина, продолжалась почти полгода.
* * *
13 декабря перед Верховным отчитывались нарком иностранных дел Вячеслав Молотов и посол Андрей Громыко. Речь шла о плане мероприятий, связанных с взаимодействием союзников при освобождении европейских государств от немецкой оккупации.
Свернув рот набок, бесцветный Громыко уже минут десять гундел и «акал» скрипучим голосом очевидные для Сталина прописные истины.
«…Дурак. Не может ужать белиберду и говорить по сути! Боже, почему Ты посылаешь мне в окружение такую серость»? — несправедливо подумал о Боге Сталин.
Немного поразмышляв, он решил для себя с долей объективности, что всё-таки «такую серость» подбирал сам. Вот и утверждая Громыку рядом с преданным Молотовым, он руководствовался соображением, чтобы между ними не бросалась в глаза разница в интеллекте.
— …за десять дней, прошедших после встречи в Тегеране… согласно Вашего указания, юридическая служба наркомата иностранных дел… вместе с отделом административных органов ЦК… начала разработку советского проекта статуса «совместных оккупационных зон», которые, как Вы, товарищ Сталин, совершенно верно указали, будут неизбежно организовываться на территориях государств… которые по окончании войны окажутся заняты одновременно советской армией и войсками союзников, — продолжал ныть Громыко. — Материалы по этому вопросу мы представим на Ваше рассмотрение до конца года…
Заслушав дипломатов, Сталин отправил их с миром, дав на прощание соответствующие ЦУ.
«…Ну что ж, кажется, пришло время разобраться с организацией школьников», — решил Сталин и вызвал Поскрёбышева.
— …Я помню, ты в сентябре готовил мне справку о ходе расследования по делу Шахурина.
— Так точно, Иосиф Виссарионович. Вы посмотрели и вернули её. Сказали, чтобы мы продолжали контроль, но не вмешивались. Там всё шло, согласно Ваших распоряжений.
— И что с тех пор изменилось?
— Практически ничего, товарищ Сталин. Влодзимирский по шесть-семь раз допросил каждого. Школьники сознались, что организация существовала, но отказались признать антисоветский умысел. Кроме того, дружно утверждали, что их никто не направлял. Кстати, следствие взрослых так и не выявило. В этом положении чекисты увязли — ждут указаний, но, как я понимаю, могут повернуть дело в любом направлении. Всё-таки подопечные у них — дети, и их убедили, что Шахуриным кто-то втайне руководил.
— Хорошо. Иди и соедини меня с Берией.
Вождь отпил из стакана чай и поднял телефонную трубку.
— Слушай, Лаврентий, чем закончилась эта история с убийством Уманской? Какой приговор вынесло Особое совещание?
— Иосиф, дело это под контролем Меркулова, но сколько я помню из его уже довольно давнего доклада, оно проведено и ждёт Твоего решения, в каком направлении его заканчивать, — мгновенно устранился многоопытный Лаврентий Павлович, поняв что Сталин его проверяет.
