— Точно, — отвечает Франк. — Ты ведь тоже все время думаешь о Клаудии.
— Yes, — отвечаю я. — Это важные вопросы. Может, не самые важные, но достаточно значительные.
— Тогда скажи, в чем заключается твой ПО-НАСТОЯЩЕМУ САМЫЙ ВАЖНЫЙ ВОПРОС? — удивленно спрашивает он.
— Секрет, — отвечаю я. Смотрю на него таинственным взглядом и улыбаюсь мрачной загадочной улыбкой.
— Кажется, я догадываюсь, — говорит Франк и таинственно улыбается мне в ответ.
Я молчу.
— Я, собственно, никогда не верил твоему списку, — говорит он. — Следовать списку — это еще полдела.
— Возможно, — отвечаю я. — Ты уже уходишь?
— Да, мой красивый и важный вопрос ждет меня внизу. И постепенно теряет терпение. Так что я закругляюсь.
Я гляжу вниз и вижу Сёс, которая нетерпеливо ходит взад-вперед. Да, ее терпение явно на исходе. Уж я-то ее знаю. Я машу Франку, и он несется вниз по лестнице. Наконец я вижу их вместе. И на этот раз между ними нет ни малейшего расстояния. Скорее, похоже, будто они приклеены друг к другу. Их руки общаются между собой на своем языке.
Теперь я могу не спеша обдумать свой вопрос.
Даже Клаудия не может проследить за ходом моей мысли.
Нет. Думаю, она все-таки может. Все ее поцелуи и объятия способны заставить даже самого удивленного и думающего генерала Любви выползти из своего сковывающего движения панциря и вернуться обратно в мир. И это правда, верьте мне, Братья & Сестры.
Понедельник, 29 июля
— Мне надо поговорить с тобой, — говорит мама. Все остальные уже вышли из-за стола. Папаша обернулся вокруг своей оси четырнадцать раз, а потом исчез. Сегодня у них премьера. И один раз папашу уже вырвало. Его всегда рвет перед премьерой.
— Пустяки, — говорит он. Хотя мы, несмотря ни на что, тревожимся за него. И ему это приятно.
— Взрослому утешения нужны не меньше, чем ребенку, — всегда говорит он.
Сёс уходит рано, остаемся только мы с мамой, когда она вдруг окликает меня.
— Садись! — это звучит как приказ.
— Ты хочешь сейчас поговорить со мной по душам? — спрашиваю я и вспоминаю те разы, когда мама или папаша пытались втолковать мне, как выглядит земной шар. Это всегда было что-нибудь, что я уже знал. И когда они понимали, что ничего нового мне не сообщили, то почти оскорблялись. Ведь они-то думали, что, так сказать, открыли Америку своему чаду.
— Едва ли это будет разговор по душам, — ехидно говорит мама. — И, наверное, он окажется для тебя не совсем приятным.
— Ясно. — Я застываю в ожидании. Начало не особенно обнадеживает.
Но все оборачивается чистой чушью.
Бесконечной чушью.
Чушью без дураков.
Мама, оказывается, уже «впряглась» (Бог знает, откуда у нас взялось это идиотское выражение?) Словом, она впряглась и разузнала все, что творится в семействе. Она знает, например, все про крышу элеватора и про то, что я бросил работу. Она знает все, что стоит знать о Франке и Клаудии. Она знает даже о папашиных кишках. Ей бы быть следователем и вести допросы. Она выкладывает мне это короткими холодными фразами. Несмотря на то что на улице жарит лето, внутри у меня ледяной холод. Самый настоящий морозильник.
Что тут скажешь?
Если кто-нибудь из вас, Братья & Сестры, имеет какое-нибудь приемлемое предложение, то воспользоваться им уже поздно.
Sorry, но Адам совершенно раздавлен тяжестью случившегося.
— Почему? Это единственное, что меня интересует. Почему, черт бы тебя побрал, ты бросил работу?
— Я хотел стать взрослым, — говорю я. И это чистая правда.
А еще говорят, что человек не должен врать и что правда, когда она уже сказана, сама все исправит. Однако я вижу, что мой ответ еще больше запутал маму. Она не в состоянии понять, что я имею в виду. То есть она понимает, но как-то на свой лад. И все-таки похоже, что мой метод «сомнительно», но «действует», как она это называет.
— Признаюсь, мне странно, что я единственная из всей нашей семьи так долго ничего не знала, — говорит она.
— А это один из важных вопросов, — бормочу я.
— Скорее, это нечто среднее между поражением и победой, — говорит мама. — И я не знаю, как мне к этому относиться. Или вы считаете меня нетерпимой недалекой каргой? Или вы так меня боитесь?
— Наверное, ты надеешься на последнее? — спрашиваю я.
— Еще бы, но неужели ты думаешь, что мне действительно хочется, чтобы моя семья боялась меня? Ничего удивительного, если люди вообще боятся. Но чтобы тебя боялся человек, за которым ты замужем, и оба твоих ребенка? Уму непостижимо. — Она кладет голову на руки и смотрит на столешницу.
— Пожалуй, мне пора, — я осторожно пробую уйти.
— Никуда ты не уйдешь! — командует она. И произносит это настоящим командирским тоном.
Тогда я встаю и отдаю ей честь. Но, по-моему, ей сейчас не до смеха.
— В среду ты начнешь работать у меня. Мне нужен посыльный на две недели.
— Нет, мама, не надо, — возражаю я.
— Будешь работать с восьми до четырех до начала занятий в школе. И никаких возражений!
— Итак… — у меня в запасе тридцать пять более или менее хороших аргументов.
Но я даже не успеваю открыть рот.
— Глория должна получить назад свои деньги. Тебе нужны деньги на будущее. Кроме того, ты встал на сомнительный путь. И даже не спросив нас, — говорит мамаша. Но в голосе у нее не слышится настоящей строгости.
— А если бы я спросил разрешения, ты разрешила бы мне бросить работу? Ты это хочешь сказать?
— Нет, я не разрешила бы тебе бросить работу, — признается она.
— Значит, с моей стороны было самым умным ничего тебе не говорить? — спрашиваю я.
Мама закатывает глаза. А потом похлопывает меня по руке.
— Добро пожаловать в мир взрослых, — говорит она, как умеет только моя мама. — Здесь, в этом мире, тебя ждет много требований. Мир взрослых предъявит тебе тысячу требований. И то, как ты с ними справишься, покажет, насколько ты повзрослел. Есть люди, которые так и остаются детьми. Обещай мне не стать таким. — Мама не ждет ответа. А я не понимаю, хороший ли это знак. Но она отпускает меня, и я отправляюсь на обычное свидание с Солнцем.
— А она строга, твоя матушка, — замечает Солнце.
— Заткнись! — отвечаю я. Я еще не отошел, но какая разница. Невозможно же все время держать эту тайну под крышкой. Кроме того, меня занимает поиск ответа на мой ВАЖНЫЙ ВОПРОС. Ведь ответа у меня на него все еще нет.
