Ой, какая я бывалаВ девках интересная!С кем гуляла, всем давала,Замуж вышла честная!
– Да в твои-то годы я и думать о том боялась, – сердито сказала Манефа, устраиваясь на стуле у печи. – На парней-то через щелку смотрела.
– Тьфу ты, безбожник! Чего это он у тебя распелся-то сегодня? – спросила она Нюрку.
– Да дали опять, за эту, за линь-ту. Ничего, перепишет депутатка закон-от[67], некогда будет прохлаждаться.
– Не успеет, мать, переписать, перевыберут. Уж я за нее голосовать не буду.
– Вот уж переворот так переворот. Все перевернулось, да ишо как! – Манефа с Нюркой вспомнили, как они робили, не разгибаясь, а чего получали? Лучше не вспоминать. А теперь молодежь в самом соку не робит, а получает! Невиданное дело.
И Манефа поведала Нюре, что к ней приехали дочери. С внуками. Обе безработные.
XLII
Приезжая на сессии, Алексей жил дома.
Этой зимой он оставил беременную Настю в Покрове на попечении Лидии Ивановны и Федора Степановича. В феврале она должна была родить.
Алексей намеревался поскорее устроить свои институтские дела и вернуться к ней. Он приехал в родной дом, в город, где прошло его детство и юность. Здесь был единственный в целом мире любимый двор с кленами и огромными тополями, где выросли они с Павлом, где бесились с дворовыми друзьями до глубоких потемок, пока любимая мамочка не выходила на балкон и не загоняла их домой гневным окриком. Он снова был в том пространстве, где все было родное и знакомое ему. И после двух-трех дней, проведенных здесь, ему казалось уже, что он никуда не уезжал, как будто не было того, другого мира, где он живет теперь, не было той деревенской красавицы, что свела его с ума, изменила жизнь его и его самого. Все это где-то – далеко-далеко. Во взрослой жизни. А здесь был мир детства, уютный и беспроблемный.
Но Настя словно чувствовала, что тот, другой мир отнимает у нее Алексея. Она звонила ему чуть ли не каждый день, подробно рассказывала, как провела сегодня ночь, как часто пинается их сыночек, напоминая ей о нем, Алексее, который почему-то так далеко. Алексей думал в такие минуты, что, может быть, надо убедить Настю переехать в город, как хочет того любезная матушка его, Татьяна Владимировна. Она готова найти им хорошую работу (Алексей в этом году защищал диплом и приехал на последнюю преддипломную сессию). Но, представив Настю здесь, в другом для нее мире, в мире без белых ночей, он оставлял саму мысль о таком разговоре. Привезти ее сюда – значило сделать ее несчастной.
Теперь, как никогда прежде, он понимал отца, каждое лето стремившегося съездить на родину и невероятно раздражавшегося, если осуществить поездку не удавалось.
Очередной звонок Насти очень встревожил Алексея. Она жаловалась, что плохо спит, что вообще неизвестно, что выйдет, если он не приедет. Уладив институтские дела в несколько дней, Алексей вернулся в Покрово.
XLIII
С начала этого года распространялись в Покрове слухи, что якобы покровский колхоз собираются купить богатые люди из Питера. Сами слухи были невероятными, поскольку никто еще в здешних краях колхозы не покупал.
Слухи слухами, а в Покрово действительно приехали представители одной питерской фирмы. Возглавлял делегацию сын покойного Петруши Игнат Валенков. Побывали они в Белом доме у Воронина, в управлении сельского хозяйства, в колхозе.
Рисовали мужикам радужные перспективы, прежде всего, конечно, обещали погасить долги по заработной плате. А мужикам нужно было лишь избрать председателем колхоза представителя фирмы, Игната Валенкова. То есть убеждали они мужиков, что во главе хозяйства должны стоять грамотные люди, умеющие работать в условиях рынка.
Игнат и правда производил очень выгодное впечатление, был высок, красив, говорил умно и резонно (и главное – долго, практически постоянно, то есть только его и слушали). Он даже заявление о принятии его в колхоз написал, чтобы показать, что готов работать на благо хозяйства (он намеревался выдвинуть свою кандидатуру на пост председателя).
А приехавшие с ним соратники подали заявления о принятии их на работу в колхоз. Они намеревались поселиться в Покрове с семьями. То есть демонстрировали серьезность своих намерений.
И вот в начале февраля колхозники собрались на очередное собрание. Собрания теперь проходили часто, как в тридцатые. Тогда, правда, в колхоз загоняли, агитировали. Теперь же решали, что с колхозом делать.
На всех собраниях стоял один вопрос: как жить дальше? Выступали, кричали, бранились, да так и не могли толком ничего решить. Думали уж разойтись на два крестьянско-фермерских хозяйства, да вот, однако, никто не расходился (не дураки же мужики).
И вот в стихии этой нерешительности появились люди деятельные. Они предлагали разобраться со структурой долгов хозяйства, определить реальную балансовую стоимость того, что еще есть у колхоза, разработать конкретную программу возрождения хозяйства и т. д. В перспективе планировалось перерабатывать сельхозпродукцию и лесоматериалы здесь, на месте, и поставлять готовую продукцию на рынок (то есть фирме, у которой большая сеть магазинов).
Но многих колхозников привлекала не отдаленная перспектива, а ближайшее будущее – выплата зарплаты. Представители фирмы обещали привезти деньги для выплат, как только Игната изберут председателем.
Однако мужиков настораживал напор, решительность Игната и его соратников. Они знали, что хотели, в то время как сидящие в зале не знали, куда идти, что делать.
Некоторые откровенно жалели, что нет райкома, направляющей силы партии. Теперь нужно было думать самим, как жить.
Федор Степанович пытался разъяснить мужикам, что фирмачам нужны не молоко, не земля, а колхозный лес. Но председателя мало слушали. Все были заворожены речами Игната Валенкова. Теперь его уважительно называли Игнатом Петровичем.
Очередное февральское собрание приняло его в члены колхоза и ввело в правление. Однако вопрос об избрании нового председателя сняли с повестки дня, предложили не гнать лошадей, дать новым людям поработать в хозяйстве, в правлении, осмотреться, ознакомиться с делами.
