Клад… А разве они, АРТ, разыскали только клад? Разве они не узнали о том, что в земле под Петровском лежит не только золото, но и останки двух князей Голицыных? Разве там, под тремя старыми липами на берегу Москва-реки, не находится братская могила красноармейцев и белых офицеров, всеми забытая и никому не нужная?
Клад… Наверное, он с Тёмой и Родиком действительно нашли клад. Только не в золоте было здесь дело, а в чем-то другом. Но в чем? Этого Антон понять не мог.
И он начал читать книгу не бегло, не с середины, а с самого начала. Мемуары были предназначены не для печати, а были адресованы Александром Владимировичем своему младшему сыну Георгию, родившемуся в России, но уже в раннем детстве оказавшемуся на чужбине.
«Мой дорогой мальчик, ты родился в Москве одиннадцать лет назад и провел первые годы своей жизни в дорогом для нас Петровском, в нашем милом старом доме. В это время свирепствовала война, потом пришла революция со всеми ее ужасами, а затем гражданская война с террором, голодом и страданиями. В 1917 году тебе было всего 18 месяцев. Ты, конечно, не понимал, что недостаток еды – меньше сахара, более грубый хлеб и жидкое молоко – были символами величайшей катастрофы в современной истории, изменившей судьбу твоей страны, твоих родителей и твою собственную судьбу.
Я начал эти записки не только для удовлетворения твоей любознательности. Чтобы познать себя, очень важно, необходимо знать свои корни, людей, которые оказали на нас влияние в детстве, места, где мы родились и где прожили первые годы нашей жизни. Твои старшие брат и сестра оставили Россию в годы, которые они уже помнили. У тебя не было этого преимущества, и я попробую рассказать тебе о нашей прошлой жизни, наших родителях и предках…»
Дверь открылась и в палату вошла пожилая сестра-хозяйка с ведром и шваброй в руке. Она хотела было спросить у мальчика, как он себя чувствует, но Антон с таким увлечением читал какую-то старую книгу в потертом матерчатом переплете, что она осторожно, чтобы не шуметь, вымыла пол и тихонько ушла. Антон даже не заметил этого и продолжал читать, испытывая совершенно необычное чувство, словно записки князя Голицына были адресованы именно ему.
«Если правда, что место, где человек родился и провел большую часть своей жизни, накладывает глубокий отпечаток на его личность, характер, вкусы и даже ум, то наша семья может служить тому примером.
На нас, так же как и на старшее поколение нашей ветви Голицыных, оказало глубокое влияние то место, мы прожили лучшие годы своей жизни. Я говорю о нашем милом старом поместье Петровском, расположенном в сорока верстах на запад от Москвы. Как мы все любили его! И не только за красоту окрестностей и усадебного дома, но и за то неуловимое, чем дышали стены, книги, картины, зеленые лужайки, рощи, за то, что позволяло чувствовать себя нравственно лучше, заставляло ум работать быстрее и давало возможность погружаться в атмосферу давно прошедших времен.
Как я любил, возвращаясь из поездки в Москву, приближаться к дому вдоль высокого берега живописной Москва-реки в санях, запряженных тройкой, и видеть внезапно возникающий красивый белый дом, окруженный парком. Как было приятно после морозной езды войти в дом, такой уютный и теплый, нагретый большими каминами, наполненный старинной, удобной мебелью, и ярко освещенный свечами и керосиновыми лампами. Электричество не было проведено, чтобы не затронуть атмосферы восемнадцатого века. Даже теперь, закрыв глаза, я могу видеть длинную анфиладу комнат, бесценные картины на стенах, ощущать приятный запах старых книг, слышать потрескивание старой мебели и дубовых полов, тиканье часов и тонкое, почти неуловимое позвякивание хрустальных подвесок на люстрах…»
Антон впал в забытье. Он вновь увидел себя сидящим на траве под липами в старом голицынском парке. Перед ним, словно из небытия, поднялась древняя петровская церковь. На этот раз вокруг нее не было людей, но врата храма были приглашающе распахнуты. Из глубины доносились приглушенные звуки дивных песнопений.
Неожиданно врата загорелись золотистым огнем и изнутри храма хлынули потоки белого света. Антон вскочил на ноги и замер. Он вдруг ощутил необычайный восторг, какого еще никогда прежде не испытывал. Это пение… Люди не могут петь так невыразимо прекрасно. Но тогда кто же?
Некоторое время он стоял, не зная, что предпринять. Он не раз заходил в церкви, будучи с родителями на экскурсиях в Суздале и Владимире, но кроме полумрака, горящих свечей и неясных ликов на стенах ничего толком не запомнил. Но теперь у него возникло ясное чувство, что он впервые в жизни по-настоящему войдет в храм Божий. И кто-то настойчиво, но мягко зовет его туда!
Сердце мальчика перехватило от догадки, что это может быть Тот, Кто спас его там, в темном туннеле, и потом в больнице. Кто незримо вел его по жизни, незаметно для него направляя к какой-то далекой, еще неизвестной ему цели. И то, что случилось во время поисков клада князей Голицыных, было лишь первым серьезным испытанием, которое он вместе с друзьями достойно выдержал.
Сейчас ему предстояло сделать еще один, очень важный шаг, и он весь трепетал от непонятного страха и восторга одновременно…
Собравшись с духом, Антон медленно поднялся по ступеням. Сияние стало настолько ярким, что он невольно прикрыл глаза. И только войдя внутрь, решил снова открыть их.
Внутри храма было людно. Священник в сияющей ризе стоял в алтаре пред престолом и негромким голосом читал молитвы. А где-то вверху, быть может на хорах, все так же прекрасно пел дивный невидимый хор.
Перед амвоном в молитвенном благоговении стояли царица Софья и царевич Иван Алексеевич, а также боярин Петр Прозоровский и многочисленные князья Голицыны и их жены. Антон впервые их видел, но почему-то понял, что каждого из этих людей из разных эпох он знает по имени-отчеству. Один из молящихся, Александр Владимирович Голицын – тот самый, записки которого мальчик только что читал, – повернулся и одобряюще ему кивнул.
Антон медленно, но уверенно подошел к молящимся и встал рядом с ними. Под куполом храма раздавались слова песнопений, и они же звучали в душе и сердце Антона, не все до конца ему понятные, но возвышенно прекрасные и величественные.
– Благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя Имя Святое Его… Очищающаго вся беззакония твоя… избавляющаго от истления живот твой… Щедр и милостив Господь… Не по беззакониям нашим сотворил есть нам, ниже по грехам нашим воздал есть нам… Хвали, душе моя, Господа… Единородный Сыне… изволивый спасения нашего ради воплотитися… Распныйся же Христе Боже, смертию смерть поправый… Во Царствии Твоем помяни нас, Господи… Блажени плачущие, яко тии утешатся, блажени чистые сердцем, яко тии Бога узрят…
Антон забыл о времени и обо всем на свете, кроме того, что слышал и видел сейчас. Странным образом эти незнакомые, но почему-то родные и дорогие слова выражали именно то, что он чувствовал и хотел, но не умел сказать сам. И сердце Антона переполнялось от любви и благодарности к этому Всемогущему и Всесильному, но Любящему и Страдающему. Человеку? Богу? Он не знал…
