Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
– Вон тот дядя, в полушубке, полюбуйся на него, пузо выпятил, губу отдул… а на копье опирается, что на булаву. Чем не атаман?
– Кто он?
– Шабер мой Кирилл Полено, калашник, домосед, лентяй, а вот погляди на него… Пестра сорока-белобока, а все одна в одну. Злее крапивы, гляди! И все этак-то.
– Да, – тихо сказал Пожарский, – трудно возвыситься над ними… Подняли мы их, а справимся ли?
– Бог поможет, князь… – вздохнул Кузьма. – Помог поднять, поможет и достойными их быть.
Пожарский шел в Москву, чтобы очистить ее от поляков и восстановить добрый порядок. Если этого не будет, лучше умереть, нежели сделаться холопом Сигизмунда. «Добрый порядок» – значит, возвращение к власти бояр, ближних советчиков государя, как то было при Василии Шуйском. С будущего царя Пожарский мечтал взять «письма, чтобы ему быть нежестоким и не-пальчивым, без суда и без вины никого не казнить ни за что, и мыслить во всяких делах с боярами и думными людьми сопча, а без их ведома тайно и явно никаких дел не делать». Пожарский и Голицын не раз беседовали о том, что будущий царь, вступая на престол, «должен дать клятву блюсти и охранять православную веру; по собственному умыслу не издавать новых законов, не изменять старых и не объявлять войны и не заключать мира; важные судебные дела вершить по закону, установленным порядком; свои родовые земли отдать родственникам либо присоединить к коренным землям». Таков «добрый порядок», ради восстановления которого готов был погибнуть Пожарский.
Не раз Пожарский делился с Мининым своими думами. Но у Кузьмы, человека посадского, незнатного, было иное в голове. Он, как и другие мелкие тяглые люди, думал о большом «единоцарственном» Вселенском соборе, который бы всенародно избрал доброго, хорошего царя, облегчил бы тяжелую долю посадским мелким людишкам, дворянским холопам и крепостным крестьянам.
К вечеру добрались до Балахны: множество в беспорядке разбросанных домишек, несколько ветряных мельниц, соляных варниц, почерневших кирпичных сараев и много церквей. Недаром в народе говорили: «Балахна стоит полы распахня». Над избами высились рубленые стены и башни крепости, также почерневшие и местами обгоревшие. Много претерпела в последние годы Балахна от всяких врагов.
Навстречу из города вышли посадские власти с хлебом-солью, с ласковыми приветствиями. Какой-то низенький старичок в потертом кафтане поднес Пожарскому лукошко с деньгами и низко поклонился:
– Прими, князь, от посадских трудников и сирот. Бог не убог, а Микола милостив – помог. Собрали, что могли, на ратное дело… Не обессудь!
Пожарский передал деньги дьяку Юдину, а тот на коне отвез их находившемуся в тылу Минину.
С великой радостью принял Кузьма дар Балахны и бережно убрал в денежный ящик, который охраняла буяновская сотня.
– Болящий ждет здравия, а мы добронравия. Дай бог здоровья балахнинским сиротам, – перекрестился он, убрав деньги.
И тихо добавил Буянову на ухо:
– Гляди крепко за казной. Нет ли здесь лихого человека! Опасайся!
Тучи сошли. Солнце село. В глазах зарябило от окрашенных закатом перистых облаков. На том берегу сосновый бор темнел, хмурый, неприветливый. Весенний воздух, безветрие располагали к размышлениям. Усталость давала себя знать. Непривычные к кольчугам мирные горожане и деревенские жители на ходу торопились освободиться от доспехов, клали их на подводы. Тридцать верст в один день – не малый труд. Некоторые ратники давно уже сложили свои доспехи на воза.
Кузьма с охраной проскакал в город посмотреть, приготовлен ли ночлег ранее высланными передовыми. Но разве всех уместишь в обывательских домах? Так и этак многим придется ночевать на воле, в шатрах, а иным на телегах и на возах.
Не успел Пожарский с головною частью войска перейти по мосту крепостной ров и миновать проезжую башню острога, как к нему приблизилась толпа бежавших из-под Москвы бедных дворян с Матвеем Плещеевым во главе, отложившихся от подмосковных атаманов, упрашивая принять их в ополчение. Были они оборванные, полубольные, вид имели самый жалкий.
Взять таких воинов – значит взвалить обузу на себя; отказаться – нанести беднякам на глазах у ополчения великую обиду. Пришлось согласиться.
– Бог спасет, Митрий Михайлыч!.. Не покаешься. Послужим честию!
Кланяются и Минину низко, до самой земли, дворяне, принимая от него теплую одежду, доспехи и оружие.
– Век не забудем твоей доброты, Кузьма Минич. Богу станем за тебя молиться, – говорят они, забыв о своем дворянстве, унижаясь перед посадским человеком.
Минин вида не показывает, что ему нравится, как перед ним гнут шеи господа дворяне. Лицо его деловито, движения плавны, спокойны.
– Кто добро творит, тому зло не вредит… – приговаривал он, пытливо рассматривая плещеевских дворян. – А нам делить нечего. Заодно идем.
На земляных буграх появились толпы балахнинцев, ребятишки, монахи с хоругвями; общая радость, молитвы, набат, монастырское песнопенье – все смешалось, звучало величественно в тихом вечернем воздухе.
– Добро, братцы, добро! – сквозь слезы кричат направо и налево ополченцы, входя в Балахну.
После молебствия на площади Пожарский, усталый и разбитый, наконец добрался до ночлега, приготовленного ему в Съезжей избе. Но и тут не сразу удалось лечь спать. Осадили военачальники. Явился и Кузьма. Нужно было рассудить: кто из людей, приставших к войску, в которую статью годен и сколько кому жалованья. В этом суждении принял участие и воевода новоприбывших дворян Матвей Плещеев, расхваливавший своих воинов. Те ждали на воле, когда выйдет к ним Минин и объявит положенное жалованье. Только в глубокую полночь Пожарский остался один, охраняемый буяновскими стрельцами.
Кузьма пошел по лагерю. Осматривал, как устроились ополченцы. В город не вместились все; раскинули шатры за городом. Кузьма ежился от холода. Мартовские заморозки давали себя знать. Пахло талой землей и вербами. Только иногда неприятно ел глаза и глотку дым от костров, разведенных между шатрами. Составленные «горою» пики, ряды саней и телег, пушки и лошади – все это постепенно погружалось во мрак. В шатрах от изобилия спящих было тепло, жарко. Это успокоило Кузьму. Больше всего он опасался за здоровье своих ополченцев.
У одного из костров расположилась кучка ратников. Минин слез с коня, спрятался за шатер, подслушал, о чем беседа. Среди чувашей, марийцев, татар и удмуртов сидел Гаврилка. Тут был татарский начальник Юсуф, чувашский – Пуртас и другие.
Юсуф. Звенигородский – шайтан, Биркин – шайтан…
Им голову долой!
Гаврилка. А как по-твоему, по-татарски, голова?
Юсуф. Голова – баш.
Гаврилка. Ну, Пуртас, а по-чувашски?
Пуртас. Голова – пось.
Гаврилка. А по-твоему, мордвин?
Мордвин. По-нашему – пря.
Тут Минин неожиданно вышел из-за шатра и, подойдя к костру, сказал:
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
