– А вернулся домой такой-то?
Если родня это слышала, она все понимала. Это значило, что названный человек не вернется. Что он погиб как мужчина – на войне.
Тогда начинали плакать.
Тела тех, кто погиб, не оставляли на поле боя. Все делали, что можно, чтобы родственникам вернуть тело. Изрубленного на куски, но возвращали погибшего домой. Если надо, платили за тело врагам, чтобы те отдали останки. Телами убитых с врагами менялись, делали и так. После войны, когда возвращались домой, пели песни. После войны никто главным у убыхов не был. Все были равны. Свободу убыхи любили больше жизни. А для войны выбирался самый опытный воин, воевавший уже много раз и возвращавшийся живым и людей приводивший с хорошей добычей. Ему доверяли быть главным на войне, там все его слушались, как бога. А когда кончалась война, он опять становился таким, как все. Никто его не слушался вообще. После войны все убыхи были равны. Если надо было что-то решить, что-то важное, тогда на большой поляне собирались все имевшие право голоса мужчины. Старики были все, без них вообще ничего не решали. На поляне все садились в большой круг. Каждый, кто хотел говорить, – говорил. Высказывались по очереди, и каждого слушали. После того как выслушают всех, советовались, как лучше сделать. Потом один залезал на высокое дерево и оттуда кричал, что решили, – так, чтобы все слышали и никто не мог сказать потом, что он не слышал. С этого момента решение вступало в силу. Отменить или изменить это решение мог только такой же круг в следующий раз. Круг собирался редко. Вопросы, как и враги, убыхов обычно боялись и на горизонте появлялись нечасто.
Все это Антону рассказал Ибрагим на птичьем убыхском языке. Потом Ибрагим опять указал на себя с гордостью и сказал что-то, а Аэлита перевела:
– Его ппэ был хыэ три раза, – Аэлита засмеялась, глядя на Антона, который ничего не понял, и пояснила: – Отец Ибрагима три раза был на войне главным – был вождем.
Потом Ибрагим спросил и Аэлита перевела:
– Спрашивает, вашего отца как звали?
– Отца? Моего?.. – Антон помолчал, потом сказал: – Я не помню, как меня зовут, как я тут оказался.
Аэлита перевела Ибрагиму.
Ибрагим долго и печально смотрел на Антона. Потом что-то сказал по-убыхски, качая головой. Было похоже, что он ругался, но не зло. Скорее с сочувствием к Антону, которого постигло такое несчастье.
Потом старик поведал историю своего рода, рода Аублаа. Отец Ибрагима, который три раза был вождем на войне, был Папиж. Его отец, то есть дед Ибрагима, был Кукужв. Про него Аэлита сообщила Антону:
– Кукужв очень уважаемый человек был, его молнией убило, а это просто так не бывает. Очень его уважали.
Отец Кукужва, которого молнией убило, был Цику. А его отец был Хулеч. А его отец был Пшьелии. А Пшьелии свой род вел вообще от первого убыха, от Ахуна. Который родился большой, как гора, и создал родителям проблему с люлькой нужного размера. История рода убыхских жрецов Аублаа, история старика Ибрагима восходила к временам, когда по земле ходили только мамонты, абхазы и убыхи – эти три вида существ, по словам Ибрагима, какое-то время на земле существовали одновременно, но потом мамонты вымерли, а абхазы и убыхи остались, потому что они были и до мамонтов, остались и после.
В свою очередь, от Ибрагима происходили Сократ с Аэлитой. Они тоже были из рода Аублаа, пережившего мамонтов. Было это так. От Ибрагима родился сын Агур. От него родился Кучка. От молодого жреца Кучки родился Пшмафэцук. Не древнее божество инков, как можно было подумать, а отец Аэлиты с Сократом. Таким образом, и Сократ, и Аэлита тоже появились на свет от рода, пережившего мамонтов, пережившего всех.
Антон с Ибрагимом выпили еще по стаканчику чачи. Антон посмотрел на Аэлиту – красавицу, происходившую из рода жрецов. Перехватив взгляд, девушка смутилась. Антон по мере сил взял себя в руки и перестал смотреть на Аэлиту, как на Джоконду в музее. Но все равно во время рассказа Ибрагима на нее посматривал, пользуясь тем, что она для него переводит, и, следовательно, он может на нее смотреть как на переводчика.
Убыхи разговаривали с деревьями, и поэтому те приносили очень много урожая. А еще убыхи умели «женить» деревья между собой. Например, инжир становился мужчиной, а виноградная лоза – женщиной. Лозу пускали на дерево, и она поднималась вверх по кроне, туда, где много солнца, и там на дереве приносила много урожая, как женщина – много детей. А инжир, чтобы тоже показать, что он что-то может – он же мужчина, – приносил очень много плодов, так много, что нельзя было съесть, а только высушить, и даже высушить все нельзя было, ну тогда из того, что нельзя ни съесть, ни высушить, чачу делали. Так получалось, потому что и виноградной лозе на инжире хорошо, и инжиру хорошо, когда на нем лоза. Так рассказал Ибрагим.
А еще у убыхов были груши. У них свой сорт был – убыхская груша. Они сами этот сорт сделали. Каждый убых каждую весну, куда бы он ни шел – в лес или в соседний аул к родственникам, – с собой носил черенки этой груши. Если в лесу убых видел дикую грушу – останавливался и делал на нее прививку: надрезал саблей или кинжалом кору на ветке груши дикой, потом брал черенок, его тоже немного зачищал саблей или кинжалом, слюной немного мочил и туда, под кору дикой груши, втыкал, а потом это место глиной замазывал и все, уезжал. Если черенок приживался, дикая груша становилась убыхской грушей. Все убыхи так делали. Вокруг аулов убыхов целые леса такой груши были. Там такие урожаи груши были – целый год можно было только эту грушу есть и целый год эту грушу пить – из нее чачу делали тоже.
Потом была война. Убыхи ушли. Вместо них пришли те, кто груши только кушать любил, а сажать не любил, смотреть за садом не любил. А чтобы груши кушать, надо за деревьями следить, надо с ними разговаривать. А когда с деревьями никто не разговаривает, а только приходят у них урожай взять, они обижаются. Урожай дают меньше, и сами груши становятся меньше и не такие сладкие уже. А потом деревья перестают быть садом и становятся тем, чем были раньше, давно – лесом. Груши убыхов опять стали дикие. Но осталась одна настоящая старая убыхская груша. Она не обиделась и не стала дикой, потому что к ней приходили. Привил эту грушу на дикую убых Цику, прадед Ибрагима. Цику умел разговаривать с совами, и в ауле про него говорили, что он умеет сам быть совой, когда ему это надо. Цику разговаривал с совами, а еще с грушей, которую сам и привил, и она урожаи давала такие, что можно было аул засыпать грушами до середины. Потом за грушей ухаживал и разговаривал с ней убых Кукужв, которого громом убило, и за это все его уважали. Кукужв эту грушу любил, и она Кукужва любила, урожая много давала, он все скушать не мог, чачу делал, очень хорошая чача была.
Несмотря на протесты Аэлиты, Ибрагим с Антоном накатили еще по стаканчику чачи – за Кукужва. Ибрагим сказал, что чача Кукужва была вкуснее, но и эта тоже неплохая, потому что из той же груши. Дерево это до сих пор есть. После Кукужва за ней следил Папиж – отец Ибрагима. А когда Папиж и все убыхи ушли в Турцию, Ибрагим за грушей следил. Потом Агур следил. Потом Кучка. Потом следил Пшмафэцук. Теперь за грушей смотрит Сократ, потому что Кучка в гору уже не так быстро ходит, как раньше, а Ибрагим не ходит вообще.
