– Заткнись, сука, – дернулся в ее сторону Кирилл.
Катя удержала его:
– Не надо, пойдем.
Они ушли.
Резко развернувшись к окну, Любовь Филипповна заплакала. «Фу ты… откуда эти дурные слезы?» Она зло растирала их кулаком. Но ее слезоточивые каналы словно прорвало, слезы катились, катились, падая на подоконник, сливаясь в озеро жгучей тоски и скорби. «Что ж ты с собой натворил, Ермолаич, зачем?! На кого ты покинул нас?»
– Что у них за беготня, ментов понаехало? – спросил Сергей, когда с теми же цветами, но без Берты, они вернулись к машине.
– Бред какой-то, – пожала плечами растерянная Катя. – Директор, сказали, застрелился. Три дня искали, вчера тело в лесу обнаружили, сотрудников опрашивают.
– Круто. А ваша куколка где?
– Старшая медсестра сказала, в среду забрали в психбольницу. Получается, теперь спросить не с кого.
– Упекли в психушку? – Сергей присвистнул. – Не удивляюсь, старушенция, помнится, с характером. Думаю, копец ей, как этому директору.
– Не каркай, – попросила Катя. – Она нормальнее нас всех.
– Каркай не каркай, исход предрешен. Адрес срисовали?
– Да. У старшей медсестры за деньги. Село Каменское по Киевскому шоссе.
Вынув из бардачка и включив устройство GPS, Сергей нашел означенный пункт:
– Вообще-то далековато. Ладно, давайте довезу, все равно день пропал.
Они сели в машину, Сергей рванул по газам.
– Учтите, – увещевал он их по дороге, – там кругом замки, посетителей шмонают, фиг прорвешься. Отцовский приятель однажды загремел в подобную больничку с «белочкой», отец пару раз его навещал, крутые страсти потом рассказывал. Что делать собираетесь?
– По ходу пьесы решим, глядишь, российский бардак поспособствует… и врачебная страсть к деньгам, – ответил Кирилл.
«Я сегодня первый день из отпуска, – средних лет сотрудница вела загорелым пальцем по графам журнала, – как говорите, Ульрих? Вот, нашла. Палата двенадцать. А ваши пропуска где?» – «Мы через проходную внизу, по-вашему, как прошли?» – с этими словами Кирилл увлек Катю вперед по коридору.
Они ворвались в палату 12, где не было Берты. Одна из кроватей зияла голым бесстыдством двух старых ватных матрасов. Верхний – бугристый и тощий, в коричнево-желтых разводах и темно-бурых пятнах, – пялился на них с откровением живого существа, демонстрируя изнанку многих нечеловеческих страданий. Первым из оцепенения вышел Кирилл.
– Пойдем, – сказал он, – попытаем эскулапов, куда они ее сплавили.
– Подожди.
Заметив что-то, Катя подошла к кровати, наклонилась, потянула за торчащий между матрасами крохотный уголок. Это оказалась черно-белая, в изломах и трещинах, фотография, с которой улыбались, стоя в обнимку на фоне моря, озаренные счастьем мужчина и женщина – молодые и редкостно красивые. На обороте было написано: «Привет, мы будем счастливы теперь и навсегда…» Катя вмиг узнала Бертин почерк и строку из любимого «Романса» группы «Сплин». Подняв на Кирилла рыжие в крапинку глаза, где дрожали собравшиеся завесы слез, она прошептала:
– Это он.
– Кто? – не понял Кирилл.
– Ее Георгий… она так и не успела… ее, наверное, больше нет, Кирилл, понимаешь, нет! – сорвалась она на тихий крик.
– Да подожди ты. – Он обхватил ладонями Катину голову, прижал к себе. – Может, еще не поздно.
Тут раздался душераздирающий хохот. Хохотала молодая, обритая наголо толстуха, сидящая на кровати у окна: «Не поздно, не поздно, не поздно, классное слово!» – Скрипя панцирной сеткой, все сильнее раскачивалась она, тыкая пальцем в пустую кровать.
Они спешили, почти бежали по коридору, читая на ходу дверные таблички.
– Вот. Дежурный врач. – Кирилл торопливо постучал.
Из-за двери выглянул парень в зеленом халате и колпаке:
– Вам кого?
– Ульрих Берта Генриховна из двенадцатой палаты, где она?
– Айн момент. – Дверь прикрылась.
Донесся приглушенный диалог:
– Сан Саныч, там молодняк какой-то просочился, Ульрих спрашивают.
– У нас проходной двор, что ли, как в прошлую субботу?
– Звонок внизу починить не успели.
– Валера там на что? Гнать его к черту, вечно линяет за сигаретами, когда не надо. Ульрих под утро ласты склеила, ночная смена доложила. Петрович постарался, любитель суровых мер. Ты в среду дежурил, сколько ей лет, помнишь?
– Много.
– Ну вот. Что там насчет родственников?
– Родственников нет. Что ответить-то им?
– Гони их помягче как-нибудь, без эксцессов.
Медбрат вышел в коридор:
– Вы вот что, ребят…
– Подожди, – оборвал его Кирилл. – Иди на улицу, – велел он Кате, – я сам тут разберусь.
– Нет, Кирилл…
– Иди, я сказал, – повторил Кирилл.
Когда за Катей хлопнула дверь отделения, Кирилл приблизился к медбрату вплотную:
– Так что с ней случилось?
– Ничего особенного, – медбрат дергался, как на шарнирах, – обширный инсульт, по старинке говоря, апоплексический удар.
– С чего так? У нее со здоровьем было все в порядке. Может, скажешь правду?
– Я и говорю правду, какие сомнения?
Кирилл схватил дерганого за грудки, тряхнул как следует, вжал в стену:
– Вы скоты.
Тот, выпучив глаза, вцепился в руку Кирилла:
– Ты что, парень, я здесь при чем? Меня не было двое суток, сегодня утром на смену заступил.
Кирилл достал из заднего джинсового кармана пятитысячную купюру, сунул под нос дерганому:
– Двадцать второго в среду ты дежурил? Давай правду.
Медбрат впился взглядом в новенькую желто-оранжевую бумажку:
– Думаешь, тебе от правды полегчает?
– Мне не надо, чтоб полегчало.
В коридоре тем временем сбилась стайка больных, они дружно и жалко улыбались, участливо кивая в сторону Кирилла головами.
– А ну марш по палатам, щас всем вкачу! – заорал на них медбрат.
Больные бросились врассыпную.
– Ладно, – покосившись на дверь кабинета, медбрат спрятал купюру в рукав халата, – фейерверк при поступлении устроила, завотделением у нас нервный, шума не любит. Мог организовать в четверг – пятницу передоз с электрошоком, результат – кровоизлияние в мозг. Больница переполнена, дефицит койко-мест, негласная разнарядка насчет одиноких стариков.
– Петрович? – Кирилл отпустил его халат.
– Он. – Медбрат пригладил лацканы. – Мы что, люди маленькие. Но его сегодня нет, он выходной. Потом, все равно ничего не докажешь, даже не рыпайся. Еще есть вопросы?
