Около дюжины полицейских окружили меня – предполагаемую преступницу и убийцу – плотным кольцом и повели прочь со двора. Когда мы проходили мимо тела убитого полицейского, меня заставили остановиться и посмотреть на него. Меня вырвало. Билли была права. Смерть этого человека – на моей совести.
Когда мы вышли на улицу, мне показалось, что я попала в сцену из какой-то криминальной драмы. В небе над нами висело несколько вертолетов, перекрестные лучи их прожекторов высвечивали здание приюта. Меня усадили в машину, и один из полицейских зачитал мне мои права.
Целый конвой полицейских машин сопроводил меня в участок. Меня сразу же отвели в комнату для допросов и пристегнули наручниками к столу.
Как и всякий ни в чем не повинный честный гражданин, я не сомневалась, что полиция во всем разберется и снимет с меня обвинения. И все же в душе поселился страх. А если нет?
Если второй полицейский умрет, у меня не будет свидетелей. Но даже если он выживет и даст показания, где гарантия, что он сам успел разобраться, что происходит? Оставалось лишь слово Билли против моего слова, причем Билли была пострадавшей – с пулей в ноге.
* * *
Полицейские думали, что я убила их товарища. Возможно, в каком-то смысле я действительно его убила. У меня была возможность прикончить Билли и ее собак, но я этой возможностью не воспользовалась. У меня все чесалось. Я прямо чувствовала, как на спине и груди высыпают мокнущие волдыри. Мне было трудно дышать. Я знала, что сильное волнение и страх могут дать абсолютно любые соматические проявления. Мне хотелось, чтобы в комнату кто-то зашел, и в то же время я очень этого боялась. Я ерзала на стуле, пытаясь почесать спину. И мне страшно хотелось в туалет.
Я перестала смотреть на часы после первого часа томительного ожидания. За мной наверняка наблюдали сквозь зеркальное стекло, но терпеть больше не было сил. Придется сделать лужу прямо на полу в комнате для допросов. Свободной рукой я кое-как спустила джинсы. Если те, кто за мной наблюдает, ждут представления, будет им представление.
Стараясь держаться так, чтобы стол закрывал меня от наблюдателей – насколько это вообще было возможно, – я присела на корточки. Но я слишком долго терпела – мочевой пузырь словно заклинило. Я очень надеялась, что никто не войдет в комнату прямо сейчас. Хотя, может быть, кто-то сейчас от души веселится в соседней комнате за стеклом.
Под столом, к которому меня приковали наручниками, растеклась огромная лужа, и несколько струек вытекло из-под стула. Мне пришлось убедиться, что стянуть джинсы одной рукой намного проще, чем надеть их обратно. А застегнуть молнию – вообще невозможно. Разумеется, я не могла не подумать о том, что собакам, посаженным в клетку, точно так же приходится пачкать свое пространство.
В комнату вошли два следователя, одетых в штатское. Один держал в руках папку, второй зажимал нос.
– Какого хрена ты здесь устроила?
– Когда мне дадут позвонить? У меня есть право на один звонок.
Следователь, зажимавший нос, стукнул кулаком в дверь:
– Принесите бумажные полотенца.
Когда их принесли, он швырнул мне рулон и велел вытереть лужу.
– Я в наручниках.
– Со штанами ты как-то справилась.
Я не стала ничего вытирать.
– У меня есть право на один телефонный – звонок.
Следователь с папкой в руках спросил:
– Вы знаете человека по имени Джимми – Гордон?
– Я хочу воспользоваться своим правом на один телефонный звонок.
Он попытался еще раз: сунул мне под нос фотографию места преступления – моей спальни.
– Дайте мне позвонить.
– Ты убила полицейского. На твоем месте я бы уже начал оказывать помощь следствию, – сказал тот, кто просил принести полотенца.
– Я буду давать показания только в присутствии адвоката.
Я понимала, что эти двое пытались вести допрос по устаревшей методике Джона Рейда, о которой нам рассказывали в колледже на первом курсе. В ходе допроса полицейский внимательно наблюдает за подозреваемым, чтобы понять, не проявляет ли тот признаки беспокойства: сложенные на груди руки, бегающий взгляд, покачивание ногой, частые прикосновения к волосам. Они делают вид, что ничего страшного не случилось: да ладно, поссорилась с парнем, подумаешь, большое дело. Но по иронии судьбы, как потом выяснилось, дело, на котором Джон Рейд сделал себе имя, было закрыто в связи с самооговором.
Один из следователей сделал знак в сторону окошка, мол, давайте сюда телефон, потом подошел к двери, открыл ее, и ему передали телефон – обычный стационарный аппарат. Он подключил его к розетке в стене и поставил на стол передо мной.
– Звонки только по городу.
Я набрала номер Стивена.
– Слава богу, – проговорил он с явным облегчением в голосе. – А я не ложусь, жду тебя. Между прочим, волнуюсь.
– Разговор может прослушиваться.
– Билли с тобой?
– Билли в больнице. Я в полицейском участке в Восточном Гарлеме.
– Скажи, что с тобой все в порядке.
– Я сижу в комнате для допросов, прикованная наручниками к столу.
– Хорошая шутка.
– Я теперь многое поняла. За сегодняшний день я узнала больше, чем за последние полгода. Мне еще не предъявлены обвинения, но, как я понимаю, меня арестовали по подозрению в убийстве полицейского.
– Не говори им ничего, пока я не приеду.
Прежде чем повесить трубку, я попросила Стивена позвонить Маккензи.
Следователи ушли и забрали с собой телефон. Они оставили мне бумажные полотенца, и теперь, зная, что брат приедет за мной, я оторвала от рулона сразу несколько полотенец и принялась вытирать пол – на случай, если Стивена приведут прямо сюда.
Очень скоро следователи вернулись и объявили, что сейчас мы поедем в Центральную тюрьму предварительного заключения.
– Но мой брат уже едет сюда.
– Скажи ему, чтобы нанял тебе адвоката.
– Он сам адвокат.
– Придется ему прокатиться в центр.
Оба следователя сели в машину вместе со мной. Я вспомнила, как наш профессор в Колледже уголовного права однажды принес на лекцию распечатку отзыва о Центральной нью-йоркской тюрьме предварительного заключения на сервисе Yelp. Нас почему-то страшно развеселило, что такое бывает. Отзыв на КПЗ! Когда профессор принялся зачитывать его вслух, мы буквально взвыли от смеха: «Начну с того, что скажу прямо… Вы, братки, жизни, в натуре, не нюхали. Я в этом гадюшнике разучился нормальной речи. Зато на эбониксе шпарю теперь что твой ниггер. У меня высшее образование, но кого это колышет? Я – управляющий крупной фармацевтической компанией. Я общаюсь с дипломированными врачами и докторами медицинских наук, причем я даже названия большинства этих наук не выговорю без поллитры. Я вообще человек тонкой душевной организации, а там я только и слышал: ниггер то, ниггер это – и чо ваще происходит, не понял».
