Из этого высказывания становится понятным, как воздействовало на жертв нацистской армейской юстиции заключение в болотах. У некоторых «болотных солдат» после лагерей настолько усилилась ненависть к Вермахту и всему национал-социалистическому, что не могло быть и речи о заявленном «воспитании». Но с другой стороны, ужасные воспоминания сковывали волю к сопротивлению, а потому солдат казался во многом безупречным. При этом важную роль играл тот факт, что любая попытка покинуть Вермахт могла оказаться последней. 500-е сталкивались с этим на многочисленных примерах своих сослуживцев. Для многих попытка спасти свою жизнь заканчивалась казнью. Фактически никто ранее не учитывал, что после освобождения из «болотных лагерей» у солдат мог происходить психологический перелом. В лагере с ними обращались хуже, чем с животными, но в батальоне он вновь становился человеком. Насколько глубоко подобные изменения травмировали, можно узнать из слов бывшего «болотного солдата» Вольфганга Дитриха. Он описывал чувства, когда узнал о своем «помиловании» и зачислении летом 1944 года в «испытательный батальон»: «Было такое чувство, что я заново родился, что мне дали новую жизнь».
Аналогичные описания мы можем найти у Хорста Цитлова, которого за дезертирство и «подрыв боеспособности» приговорили к пяти годам лагерей. В ноябре 1944 года он перебрался из болот в Брюнн: «Мы прибыли из концентрационного лагеря. Многие из нас попрощались с жизнью. В Брюнне мы радовались каждой мелочи. Во время увольнительных мы ходили в кафе. Обращение с нами было нормальным, по крайней мере, не в пример лучшим, чем в Великой Германии. Это не была изнурительная муштра». Этот человек находил изменение в своей жизненной ситуации положительным. Это было неким усыпляющим наркозом, который притуплял у солдат чувство самосохранения. Общее чувство эйфории мешало понять, что Вермахт приносил страдания народам Европы. Солдат во многом оказывался просто неспособным разделить эту ответственность.
В этой связи можно сделать интересные наблюдения из области социальной психологии. На вопрос: как могло случиться, что количество дезертиров по сравнению с общей ситуацей в Вермахте было достаточно небольшим? Рейнхард Шульце ответил: «При этом надо учитывать менталитет фронтовых солдат: если не буду стрелять я, то будут стрелять в меня. Нередко унтер-офицеры шли за нашими спинами с пистолетом в руках. Думаете, кто-то горел желанием сражаться? Но испытательный батальон на то и был испытательным батальоном. А что было делать? У нас не было альтернативы. И к тому же мы полагали, что защищали немецкий народ. Мы полагали, что это благородное задание. Мы говорили себе: мы защищаем немцев, чтобы они не попали в руки русских».
Сделанный в конце этого воспоминания пассаж указывает на то, что даже солдаты, которые однажды дезертировали из Вермахта или были осуждены за «подрыв боеспособности», не имели в большинстве своем иммунитета от нацистской пропаганды. Внутренне противостоять ей могли только единицы. Пропаганда вдалбливала в головы 500-х, что их долгом является защита родины. Одновременно с этим смаковались картины возмездия, которое творила Красная Армия в Верхней Силезии и Судетской области. Хорст X. сообщал об этом: «В батальоне оказалось несколько 16-летних мальчишек, которые служили связными. Эти дети были свидетелями занятия их города русскими. Им пришлось пережить все, что обычно было связано с этим: грабежи, насилие, пожары, расстрелы. Некоторые из них видели, как погибли их близкие. Им удалось ускользнуть в немецкие позиции, и теперь они горели желанием отомстить русским». Даже этот солдат, который в общих чертах знал об ужасах немецкой оккупации, о тысячах уничтоженных советских деревень и городов, о массовых расстрелах в Бабьем Яре, о лагерях смерти, не смог соотнести причину и следствие. В итоге он все равно воспринимал лишь страдания немецкого гражданского населения. В конце концов, спорным является тот факт, что истории, которыми потчевали 500-х, были правдивыми. Так, например, Рейнхард Шульце упоминал, что сведения о зверствах русских в Козеле стали появляться еще до того, как 500-й батальон покинул этот участок фронта.
Между тем мы упомянули отнюдь не все факторы, которые способствовали тому, что многие 500-е пытались выполнить свой воинский долг. Наряду с банальной неспособностью принимать самостоятельные решения немалую роль играла вера в прохождение пресловутого «испытания». Хорст X. так описывал ситуацию в конце войны: «Если в ходе боев часть лишалась своей канцелярии вместе с документами испытуемых солдат, то те теряли последнюю надежду на улучшение своего положения. Если погибал офицер, то солдаты теряли свидетеля, который мог подтвердить, что они действительно проходили «испытание». Только батальон был гарантией того, что еще имелся шанс вернуться из Богемии в Германию».
Кроме этого, некоторые из членов Национального комитета «Свободная Германия», действовавшие на том участке фронта, установили, что очень многие 500-е прониклись верой в «чудо-оружие фюрера». В протоколе рабочего совещания, которое состоялось 7 марта 1945 года, говорилось: «Кэммляйн вынес на обсуждение высказывание двух пленников из 500-го штрафного батальона: «Мы бы сами никогда добровольно не сдались в плен. У Германии определенно есть тайное оружие!».
Это был типичный прием, который заставлял и обыкновенных солдат Вермахта держаться до последнего. Общий обзор этих негативных явлений можно было прочитать в письме Национального комитета «Свободная Германия», которое еще 9 января 1944 года было направлено в штаб 4-го Украинского фронта. В бумаге, которая была посвящена организации пропаганды, говорилось:
«Из опыта установлены следующие предубеждения и сомнения, с которыми надо справиться:
Солдат узнал, что война не будет продолжаться долго.
Если сдаться в плен, то значит отложить свое возвращение домой.
Общая апатия…
Страх перед расстрелом в плену.
Надежда на столкновение союзников.
Надежда на гений Гитлера (чудо-оружие, тайное оружие)…
Очень сильный страх перед наказанием за совершенные преступления и разрушения на оккупированной территории.
Немецкий народ сжег за собой все мосты.
Страх перед гестапо».
Как видим, 500-х вынуждали оставаться под знаменами Вермахта множественные причины: собственная апатия, иллюзорные мечты, ужасы, нарисованные нацистской пропагандой, страх перед русским пленом, страх перед военно-полевыми судами и эсэсовскими заградительными отрядами. Наверное, протестный потенциал в 500-х батальонах был гораздо выше, чем в прочих частях Вермахта. Однако здесь явно не хватало политически грамотных солдат, которые смогли бы организовать подпольную работу, которые бы смогли вылить латентное недовольство и неявную оппозицию в открытое сопротивление. Те силы, которые могли бы это организовать или уже давным-давно сгинули в концентрационных лагерях, или же были изолированы в 999-х батальонах.
Как уже говорилось ранее, весной 1945 года военное руководство рейха направило «политически неблагонадежных» 999-х в состав 500-х батальонов. В частности, это касалось Ольмютца. Однако в последний месяц войны ситуация на фронтах оказалась для Вермахта настолько катастрофической, что было решено использовать все силы. В начале апреля 1945 года в Брюнн и Ольмютц были направлены эшелоны, которые должны были вывезти состоявшие по большей части из 999-х 500-е батальоны из пограничной области между Силезией и Словакией. В 20-х числах апреля эти «маршевые роты», равно как и остаток 500-го полка — батальон Фишера, должны были удерживать пространство, ограниченное Цигенхальсом, Йоханнесталем, Цикмантелем. На эшелонах было увезено огромное количество 999-х, что (как уже говорилось выше) стало причиной ослабления подпольной организации. Фактически срывалось запланированное вооруженное восстание. Если говорить о военном положении батальона Фишера, то оно было описано в своих воспоминаниях Хорстом X.: «Мы заняли позицию у подножия так называемой Епископской горы. Наше положение было отличным, а у русских отвратительным. Русские располагались в болотистой низине и возведение каких-либо укреплений было затруднительным. К тому же у нас была артиллерия, которая обладала достаточным боезапасом, чтобы вести заградительный огонь. К тому же русские пехотные части были никудышными. Они постоянно сменялись. После каждой смены на фронте опять следовало наступление. После того как русские поняли, что им сложно продвинуться вперед, на несколько дней наступило затишье. Время от времени нас призывали добровольно сдаваться в плен. Нам обещали много хорошего, но когда никто не перешел на их сторону, на нас обрушили мощный минометный огонь».
