— Не гарантирую, — ответила я сквозь зубы.
В общем, дитё в конце концов уломалось и исполнило какую-то популярную нынче песенку, содержание которой было ему совсем не по возрасту.
— Ах, какая умничка, ах, какая талантливая девочка! — заахали в экстазе приглашенные.
— Я еще спою! — не объявила, а приказала всем оставаться на своих местах хозяйская внучка.
Разохотилась, значит.
Пела девочка преотвратно. В своем высокомерном пренебрежении она игнорировала темп, тональность, мелодию, слова и ритм. Несчастной гувернантке приходилось то галопом ловить ее на полдороге, то, наоборот, сидеть неподвижно и ждать, когда звездная внучка раскачается и продолжит песню.
— Ах, как великолепно! Какой развитый ребенок! — заахали гости после второй песни.
Эльвира Давыдовна внимала восторгам с благосклонной улыбкой.
Потом Машенька вознамерилась прочесть нам стихотворение. И прочла целых четыре. На этом, к счастью, репертуар ребенка закончился, и мы получили увольнительную до следующего хозяйского каприза.
— Илона, вам понравилось? — громко спросила Эльвира Давыдовна.
Я понимала, что вопрос был тестом. Если бы я ответила правильно, то мне простили бы все. Даже мое ужасное имя.
Но я не смогла сдержаться.
— Понравилось, — ответила я тоже очень громко. — Только вам нужно показать ребенка логопеду. Она же половину согласных не выговаривает!
В комнате воцарилась напряженная тишина.
— И потом, я бы не советовала отдавать Машу в музыкальную школу, — продолжала я, упиваясь откровенностью. И злорадно отчеканила, хотя понимала, что подписываю себе смертный приговор:
— У нее слуха нет.
Занавес…
Когда мы с Редькой вышли на улицу, я разом потеряла свой боевой запал. Я съежилась, как шарик, из которого выпустили воздух, и стала поглядывать на кавалера жалкими умоляющими глазами.
Мне было стыдно.
Вечер завершился скомканно. После моего критического резюме попросить Машеньку продолжить бенефис и повторить на бис исполненные номера стало неудобным.
Но Машенька, вкусив тортика, пожелала снова облагодетельствовать нас своими талантами. Ее пытались увести из гостиной, а ребенок визжал, упирался и голосил так, что я временно оглохла.
При этом все гости укоризненно смотрели в мою сторону, а я немедленно вспотела от напряжения.
«Наплевала в чистую детскую душу!» — говорили бескомпромиссные взгляды приглашенных.
Эльвира Давыдовна за тот час, который мы высидели с Редькой из вежливости, больше не удостоила меня ни взглядом, ни словом. Она скользила мимо меня пустыми очами и просила передать ей тот или иной предмет кого угодно, только не меня и не Родиона. В общем, нас подвергли явному остракизму.
Жалею ли я о том, что не сдержалась?
Нисколько!
Есть категория людей, которая искренне не понимает, что начинает садиться на шею окружающим. И нужно об этом говорить прямо, хотя бы для того, чтобы они распростились с дурной привычкой.
И еще я уверена, что мой жесткий выпад в сторону Машеньки пойдет ей на пользу гораздо больше, чем постоянное сюсюканье родных. Люди, вырастающие из таких вот избалованных детишек, — мука и каторга для всех окружающих. Мне в своей жизни приходилось встречать выросших Машенек, и я помню мучительное желание накостылять этим изломанным рафинированным барышням по заднице.
Хотя бы за тот пренебрежительный взгляд, которым они окидывали мою скромную персону.
Единственное, о чем я жалела, — это о том, что невольно подставила Редьку.
Я заглянула в лицо кавалеру и заискивающе спросила:
— Сердишься?
Минуту Редька сердито хмурил брови, но губы у него предательски дрожали. Потом он бросил притворство и разразился самым настоящим искренним хохотом.
— Королева, я в восхищении! — проговорил он сквозь смех. — Элька, ты молодец… Сколько раз у меня руки чесались взять этого ребенка за шкирку, разложить поперек колена и всыпать по первое число!
— Ты знаешь, ей бы это не повредило, — ответила я, с облегчением переводя дух.
Слава богу! Редька не сердится!
— Не помешало бы, — согласился мой кавалер. — Хотя, знаешь, ребенок, наверное, не столь уж виноват. Скорее всего, накостылять нужно взрослым, которые его вылепили.
— Согласна.
Я подумала и с тревогой спросила:
— Слушай, а у тебя из-за моего хамства проблем не будет?
— Каких?
— Ну, не знаю… С мамой, или с Эльвирой…
— Не будет, — заверил меня Редька. — В моей конторе работает ее двоюродный племянник.
Я содрогнулась.
— Похож на тетю?
— Ничего общего, — заверил Редька. — Отличный парень, грамотный программист.
Мы брели по вечерней улице, игнорируя остановки транспорта.
— Слушай, мы долго пешком будем идти? — спохватилась я.
— То есть?
— То есть до моего дома еще пилить и пилить. Если пешком, часа полтора, я думаю…
— Ты торопишься? — спросил Редька.
— Нет…
— Ты устала?
— Нет.
— У тебя туфли тесные?
— Нет.
— Тогда пройдемся еще немного, — попросил меня кавалер очень робко. Вздохнул и добавил:
— Я на такси не экономлю. Просто время тяну.
Было темно, и я могла краснеть сколько угодно. Господи, просто позор, до какой степени я отвыкла от мужского внимания!
Впрочем, был вопрос, который меня сильно беспокоил.
— Редька… Ой!
Мысленно я теперь называла Родиона Романовича только таким образом. Но вслух прорвалось впервые.
— Извини.
— Да ладно, — отмахнулся кавалер, — я давно привык. Говорю же, все приятели меня так называют. С детства.
— Я пока не настолько близко с тобой знакома.
— Даст бог, познакомишься, — ответил Редька с некоторой долей двусмысленности. Я снова слегка покраснела.
— Ты на что-то рассчитываешь?
Он удивился:
— Элька, что за вопрос? Конечно, рассчитываю! А ты знаешь мужчину, который, ухаживая за дамой, ни на что не рассчитывает? Покажи мне такое чудо природы!
— Ясно, — ответила я ледяным тоном.
— Ничего тебе неясно, — ответил с досадой Редька. — Я не считаю тебя чем-то обязанной мне за мое внимание. И я не собираюсь форсировать события. Если придем к чему-нибудь — прекрасно. Не придем — значит, не судьба.
