Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
А нечего на все отделение орать и человека позорить! Нет у него ни треников, ни пижамы. И даже сменных трусов, пардон, нет. Как взяли на улице, верхнее все отобрали, и лежит в том, что есть. А она – орать.
Не могут ему принести из дома. Не могут. Потому что дома у него нет. И еще нет того, кому может он позвонить. Вот тебе жизненный итог, Любочкин! Как прожил, то и имеешь. А стыдно ведь перед людьми… Кому сказать…
Вышел из душа, посидел на кровати – и решился. Храбрости – хоть отбавляй. Телефон в коридоре бесплатный. Народу никого – как специально.
Снял трубку, подумал и набрал по памяти – память у него всегда была отменная.
Трубку взяла бывшая – Светка.
– Кто? Любочкин? С какого ты света явился? В больнице? А мне-то какое дело? Пижама? Мочалка? Мыло? Да пошел ты, Любочкин, в лес погулять! Это с какой я-то стати? А где ты был все эти годы? Дочь твоя замужем, внуку два года. Ты хоть одним ухом про это слыхал? Рад? Ну и радуйся. И еще – лечи свою голову, ну, раз уж в больнице!
Отбой. Любочкин разозлился и снова набрал Светкин номер.
– Дочь позови! – жестко сказал он. – Дарью!
Светка тяжело вздохнула и крикнула:
– Дашка! Трубку возьми! Папаша твой объявился. Хренов.
Дочь долго не подходила, а потом он услышал недовольное:
– Алло!
– Даша, доченька, – залепетал растерянный Любочкин, – я вот… в больнице. Говорят, сердце. Ты не могла бы…
– Нет, – оборвала его дочь. – Не могла.
Помолчали с минуту.
– Ты ж моя дочь! – с обидой сказал Любочкин. – И что я тебе… Плохого?
– А хорошего? – жестко ответила Дарья. – Вот напрягусь – не припомню! Ладно, заканчивай. Ты меня не разжалобишь. – И со всхлипом добавила: – А ты? Ко мне в роддом пришел? Или вообще – пришел? Хоть когда? На выпускной? Или на день рождения? – Она снова всхлипнула и бросила трубку.
Любочкин сел на корточки и уставился на батарею, что стояла ровно напротив.
К автомату подошел мужик в махровом халате и с удивлением посмотрел на Любочкина. Любочкин встал и отошел к окну.
Мужик болтал долго, отвернувшись к стене и прикрывая трубку рукой.
Любочкин вдруг оживился и стал поглядывать на него с нетерпением и покрякивать – мол, сколько можно? Пользуются тем, что бесплатно!
Наконец мужик наговорился и пошел по коридору к палате.
Любочкин схватил трубку и быстро набрал номер.
– Рая! – почему-то обрадовался он. – Рая, привет! Это я, Коля. Николай. Как ты там, Рая? Здорова?
Она начала что-то ему про себя, но он нетерпеливо ее перебил:
– А я вот в больнице, Рая. Говорят, неполадки с сердцем. Лежу тут… В гордом, можно сказать, одиночестве.
Жаловался Любочкин: не приходит никто. Треники принести некому.
– Может, подъедешь, а, Рай? Привезешь? С сердцем проблемы, – повторил он, – в кардиологии я!
Потом замолчал, растерянно слушая собеседницу, и сумел только вымолвить:
– Как при чем тут кардиология? Нет никакого сердца? Почему нет сердца? Что ты несешь? Какие обиды, Рая? Смертельные? Господи, ты щас о чем? Сволочь? Ну, ладно, как скажешь… И тебе не хворать… – тихо закончил он и положил трубку.
Снова присел на корточки и снова уставился на батарею. «Такие дела», – подумал он.
И добавил вслух:
– Хреновые…
Он уже пошел было к палате, как вдруг еще одна шальная мысль пришла ему в голову.
Он бросился к телефону и набрал номер Ольги Мелентьевой. Главной беды его жизни.
Трубку взял подросток со звонким, ломающимся голосом.
– Мам! – крикнул он в глубину квартиры. – Тебя! Какой-то мужик.
Он услышал ворчание Ольги и тут же ее недовольный голос:
– Кто? – переспросила она. – Любочкин, ты? Ну, и какого рожна? А, заболел! Ну, поправляйся! Приехать к тебе? Пижаму? Ты что, оборзел? Какая пижама, какое приехать? У меня своя жизнь, Любочкин. И ты не имеешь к ней ни малейшего отношения. Понял? Если по-человечески? Ты в психиатрическом, что ли?
Любочкин медленно положил тяжелую, мокрую от его вспотевших ладоней трубку и заплакал.
Первый день дома – в перерыв между сменами – Галина балдела: не надо вставать в пять утра, биться боками об углы, протирая сонные глаза и постоянно охая вслух. Вставала она тяжело – всегда, с первого класса. Потом она торопливо пила чай и вскрикивала, посмотрев на часы, – опять проковырялась, какая же она куконя!
Одним движением проводила кисточкой по ресницам, поспешно и неровно, мазнув помадой по губам, говорила:
– Достаточно. И так сойдет. – И грустно добавляла: – Да кому я нужна?
В прихожей, натягивая пальто или плащ, поглядывала на себя в зеркало. И опять тяжело вздыхала – полная, раскисшая тетка с плохо прокрашенными и отросшими светлыми волосами, морщинами под усталыми глазами и недовольно поджатыми, скорбными губами. Вечная печаль на лице, вечная озабоченность. Глаза потухшие, уголки губ опустились…
А ведь всего сорок пять! И где там про ягодку? Где? Помятая слива, подгнившее яблоко… Сморщенный апельсин.
Нет, первый день был хорош и спокоен – и снова мечталось о пенсии. Она валялась на диване, иногда проходилась по квартире с тряпкой в руках – и снова ложилась: а пошло все к чертям! Кому нужна вся эта чистота, этот порядок… Никому. И ей в том числе. Смотрела по телевизору все подряд – новости, сериалы, ток-шоу. Пила чай, грызла яблоко. К вечеру, покрякивая, вставала и шла на кухню. Открывала дверцу холодильника и долго смотрела внутрь. Сварить щи или гороховый? Да ну его, этот суп. Похлебаю в больнице. Сделать котлеты или рагу? А для кого? Для кого стараться? Неохота готовить. Совсем неохота. А раньше она любила. Когда с мамой жила и с сыном. Борщи варила, мясо тушила, блинчики пекла. Петька любил мясные, а мама творожные. Пельмени лепила, вареники. Капусту на зиму квасила – огромный трехведерный бак. Петька сидел рядом и выпрашивал кочерыжки. Варенье варила, огурцы закрывала, компоты. Всегда в воскресенье открывали компот – вишневый, сливовый, грушевый.
Густые у нее были компоты – мама говорила: «Компот что варенье». Петька разбавлял компот водой.
А сейчас… Кому, для чего… Ей – не надо. Она грустно вздохнула и вытащила из морозилки пельмени.
Поставила на плиту кастрюлю с водой и стала ждать – у окна. Во дворе гуляли мамки с колясками, на лавочке у подъезда сидели старушки.
Когда-то и она так – с маленьким Петькой, с соседками… Катали коляски по кругу – как лошади в цирке. А мама сидела на лавочке – сплетничала с подружками.
Ни Петьки, ни мамы… – одна. И будет вот есть сейчас свои пельмени и сглатывать слезы.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65