Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
– Уходи! – умоляла она. – Ну зачем мы тебе? Ты ведь нас ненавидишь.
– Ненавижу, – хмуро кивал Гришка и добавлял: – Тебя и твою мамашу. А сына – люблю! И его не оставлю. Точка.
Только в чем эта любовь заключалась, понять было сложно. Потом стал грозиться, что квартиру он разменяет – прописан, и получали на всех.
Мама сказала:
– Терпи. Квартиру ему не отдам. Да и куда мы поедем? Опять в коммуналку?
Но бог не Тимошка, видит немножко. Помер Гришка. Замерз в сугробе и помер. Грех говорить, а отмучились…
Вроде и стало полегче, а счастья все не было. Учиться уже было поздно, и Галя пошла санитаркой в больницу. Надо было поднимать сына.
Больше всего боялась она Гришкиных генов – только бы парень не запил! Богу молилась, в церковь ходила. Только не это! Готова была принять любую кару, любое испытание…
Услышал боженька: Петька рос строгим, серьезным, молчаливым – слова не выпросишь, но по компашкам не шлялся, после армии пошел работать и сразу женился.
Жить уехали к его жене в Подмосковье. Свой дом, огород. Девочка была неплохая, и вот сейчас бы зажить Гале! А «зажить» все не получалось! Ну никак…
В свои сорок пять она чувствовала себя пенсионеркой. Вернее, о пенсии только мечтала. Скорей бы, скорей! Сидеть дома, смотреть телевизор – «Поле чудес» или там сериалы. Вон их сколько – по всем каналам!
Маму похоронила – свободы теперь было столько… Что задыхалась она от этой свободы! Откроешь входную дверь – а там тишина! Да такая, что слышно, как муха чешется… Разденется, чайник поставит, халат наденет, сядет за стол и – хоть вой! Так тоскливо…
Из санитарок ее перевели в буфетчицы – привезти с кухни обед, нарезать хлеб, налить ряженки или компота, раздать, собрать, вымыть тарелки и ложки. Завтрак, обед, ужин. На ночь – кефир. Два через два. Тихо, спокойно, сытно. Домой можно взять, что осталось – хлеба, кефира, яблок, что больные не съели. Были такие, что ели домашнее и отказывались от яиц и от сыра. Тогда забирала и это – чего добру пропадать? Все равно – в ведро, в помойку.
Жила она тихо и грустно. Сын приезжал нечасто, но привозил внучку, и это была большая радость. В отпуск она ездила к сыну – копалась в огороде, ходила на речку. Иногда ездила в деревню, к отцовской родне – на папину могилку. Мечтала съездить в Питер – дня на три или больше. Прокатиться на катерке по каналам, посмотреть дворцы. Копила на шубу – мутоновую, блестящую. Работу свою она не то чтоб любила… Но женщиной она была доброй, и если случалось помочь – бабушке одинокой или кому еще, – радовалась. Знала, что за зверь одиночество, как никто – знала…
Любочкин целыми днями лежал на кровати и смотрел в потолок. Жить не хотелось. Совсем. Окончательно понял, что не жизнь у него, а прозябание. Ни родни, ни друзей – никого. Васька Краснов пропал с горизонта – уехал к какой-то бабенке в Ростов и хату свою сдал, сказал, что жить будет там королем и работать не надо.
Кононенок однажды он встретил. Идут как два холодильника – большие, важные. Гусаки откормленные. Оба в огромных норковых шапках – чисто папахи. Воркуют. Важно сказали, что купили машину и дачу. На него, Любочкина, посмотрели, как солдаты на вошь. Без уважения. Ну, это понятно – он для них – шваль, а не человек. Ни добра не нажил, ни семьи.
Он посмотрел им вслед и понял, что появилась на сердце зависть. Сам удивился – кому завидовать? Кононенкам? А зависть была…
Сестра делала ему уколы, а он и не спрашивал – что за уколы, от чего его лечат? Все по барабану – залечат, и славно. Чего зря небо коптить? Ничего он хорошего никому не сделал, да и ему никто и ничего. Наверное, в ответ. Что посеешь, как говорится…
Кононенки жили правильно. Васька Краснов жил весело. А он, Любочкин? А он жил никак. Ни зла от него, ни добра. Хотя зло, наверное, было….
Обед разносила высокая тетка с густыми усами.
– А эта… Где? Беленькая? – тихо спросил Любочкин. – Ну, та, что вчера?
Усатая усмехнулась.
– Галька Смирнова? Да послезавтра будет. Мы ж два через два. А что, понравилась? – засмеялась усатая.
– Да ладно, – смущенно буркнул Любочкин, – какое «понравилась»… Просто спросил.
Вечером опять повалила родня. К Володьке жена с лошадиной и скучной физией – опять с банками и лоточками. Опять уговаривала: «Поешь, Вова, творожники, поешь холодца…»
А Вова опять кривил морду и был недоволен. Потом подошла его дочка. Копия Вовы – тоже с «мордашкой». Губки кривит и медицину поносит. Лечат не так и вообще – коновалы. Все рвалась с врачом разобраться. А не повезло – врачи давно по домам. Ей не повезло, а вот им – очень. Свяжись с этой… цацей. Не оберешься.
К Сереге снова пришла его жопастенькая. Снова веселая и с апельсинами. «Лучше бы пожрать принесла», – хмыкнул Любочкин.
Молодая, что понимает. Села на кровать, и воркуют как голуби.
К деду пришла супружница – так он называл свою жену. Женщина пожилая, приветливая. Гладила его по голове, а он ее держал за ручку…
Видно было – прожили они хорошо, и женой он своей гордится. Называет по отчеству – Зоя Платоновна.
А позже прискакала и внучка – хорошая девка, веселая. Пирожков принесла и мороженого. На всех.
Любочкину хотелось особенно пирожков, но он отказался. Сказал, что сыт. Неловко было. Отчего-то неловко. Вроде как его жалеют. Никто к нему не приходит.
Вечером зашла дежурная врачиха – молодая, красивая, строгая.
– А вас, Любочкин, здоровье ваше не интересует?
Он невежливо молчал.
– Диагноз, анализы? Кардиограмма?
Любочкин мотнул головой.
– Какая разница? Семи смертям не бывать, а одной не миновать…
– Неправильное отношение к жизни! – возмутилась врачиха. – Как это – какая разница? Вы ведь еще совсем молодой мужчина!
– Молодой, – хмыкнул Любочкин, – просто малец… Пожил, и хватит. Что нам жизнь – копейка!
Врачиха осуждающе покачала головой.
– Надо вам психолога. Для поддержания духа. Пришлю. В понедельник, – строго пообещала она.
– Себе присылай, – тихо буркнул ей в след Любочкин, – для поддержания.
Ночью снова не спал. Ворочался, метался, как температурный. Потрогал лоб – холодный. Встал, пошел в коридор. Дошел до буфетной – заперто. Постоял у окна. Темно и тихо. Больница спит – словно замерло все до рассвета, как в песне поется. Все спят. У кого совесть чиста. А некоторым не спится. Выходит, что заслужили.
Утром пошел в душевую, а сестра на посту как гаркнет, да на весь коридор:
– Больной! Вы почему в трусах? И не стыдно? Положено в тренировочных! Или в пижаме! Здесь, между прочим, женщины. Вам что, из дома принести не могут?
– Это ты – женщина? – схамил Любочкин. – Сомневаюсь я как-то.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
