Найти похитителей, естественно, не удалось, хотя Фурман даже сделал пару междугородних звонков. Договориться о разделении материальной ответственности ни с кем из «своих» – а ведь Фурман брал ее для всех, а не для себя, – тоже не получилось (и это было очень неприятно). В конце концов ему пришлось просить деньги у родителей и платить за «утраченный туристический инвентарь», а заодно уж и за спальник, – правда, по довольно щадящей цене, «с учетом общей амортизации и изношенности оборудования». В общем, теперь у него, в отличие от остальных, все было хоть и старенькое, но свое. А уж таскать на себе плохо уложенный неподъемный рюкзак было особым «мужским» удовольствием…
Многотысячное карнавальное шествие под веселым весенним небом через пустынные, только-только начавшие зеленеть поля и полупрозрачные леса к тайной цели – некой гигантской поляне, способной вместить всех, поражало не только числом участников самого разного возраста, от седовласых морских волков в тельняшках до грудных младенцев (а уж сколько там было сияющих, улыбчивых девушек и женщин…), но и особым духом самоуправляемой вольницы.
В лесу вдруг посыпался дождик, к счастью, недолгий. На опушке, уже тесно заставленной палатками, их слегка растерявшуюся группу нагнала Машка и показала относительно свободное место для стоянки. Кое-как натянув три своих палатки (встать совсем рядом не получилось, пришлось разделиться), они побросали в одну из них неразобранные рюкзаки и заторопились в лес за дровами. Тут-то и сказалась непродуманная организация: на всю группу имелось только два небольших топорика и ни одной пилы, поэтому большинство «охотников» вынуждены были заняться банальным сбором хвороста. В ближней части леса со всех сторон деловито постукивали топоры и со злым жужжанием ездили пилы опытных походников, так что за добычей приходилось забредать далеко в глухую мокрую чащу. На долгом и сложном обратном пути треть набранной охапки терялась. Тем не менее и в их нелепой компании нашлись бывалые люди, которые предусмотрительно приволокли откуда-то пару бревен для сидения. Общими усилиями развели костер, кто-то сходил к ручью за водой, и в ожидании явно нескорого обеда решили немного передохнуть – на пригревшем после дождя майском солнышке всех вдруг разморило. Ладушин с Володей-Номиналом и еще несколько взрослых лбов, весело толкаясь, побежали наперегонки к палатке, чтобы успеть занять местечко поудобнее: первые трое победителей могли с комфортом откинуться на рюкзаки, наваленные у дальней стенки, а всем остальным пришлось опираться спинами на дружески подставленные колени и голени. Зато те, кто оказался с краю (Фурман, например, не стал ни с кем соревноваться), могли свободно вытянуть натруженные ноги и даже, благодаря откинутому пологу, немножко «позагорать», подвернув штаны, – в глубине-то палатки было сыровато. Наконец все как-то пристроились друг к другу и затихли.
Ирина, которой Володя по-рыцарски уступил место на рюкзаках, вскоре нарушила сонное молчание, заметив в шутку, что довольно тяжкая атмосфера в этом небольшом помещении напомнила ей наверняка известную всем с детства русскую народную сказку «Рукавичка»: там тоже в маленькую избушку – а точнее, просто в варежку – битком набились разные звери, и ей только теперь стало понятно, как же им было нелегко… Ладушин с Номиналом тут же развили эту рискованную аналогию, и вся куча-мала бессильно задергалась от хохота.
На шум в палатку заглянули безнадежно опоздавшие Друскина и Наппу. «Ой, вот вы где все прячетесь, оказывается! – удивилась Соня. – А я вас ищу-ищу…» Ей лениво объяснили, что они здесь вовсе не прячутся, а репетируют русскую народную сказку «Рукавичка». Соня, видимо, не догадалась, в чем тут юмор, зато Наппу быстро сориентировался и, даже не спросив: «Кто-кто в этом домике живет?», с диким уханьем бесцеремонно напрыгнул на расслабленных отдыхающих, вызвав возмущенные вскрики части многослойной конструкции и ехидные смешки уцелевшей боковой линии. «Дураки, вы не поняли – я же медведь из вашей сказки!» – оправдывался Наппу, бултыхаясь среди отбрыкивающихся тел. Когда все немного успокоилось, Соня, сиротливо стоя у входа, обиженным детским голоском попросила всех немножко подвинуться и освободить ей хоть какое-нибудь, самое малюсенькое местечко. «Иди сюда, Друскина, у меня тут еще много места!» – с наглым радушием предложил ей Наппу. Но втискиваться и сидеть рядом с этим «медведем-грубияном» она, конечно, не захотела.
Делать было нечего – Фурман поджал ноги и показал ей: давай, садись здесь. Пока Соня елозила, поудобнее притираясь спиной к его услужливым коленкам, он вдруг забеспокоился: в мрачноватой шутке Ирины содержалась большая доля не слишком приятной истины – а все ли в порядке с его собственными шерстяными носками, в которых он как-никак полдня проходил в резиновых сапогах?.. Он даже начал потихоньку принюхиваться, но так ничего и не разобрал. Хотя теперь-то что уж… сидим.
Вскоре все задремали.
Через какое-то время Фурман очнулся с сильно затекшими ногами, особенно левой. Он решил потерпеть, сколько можно, чтобы не будить Соню, и даже постарался чуть-чуть ослабить собственную нагрузку на того, кто сидел сзади в такой же неудобной позе. Но ему становилось все хуже, и наконец, уже близкий то ли к обмороку, то ли к судорожному припадку, он тронул Соню за плечо и шепотом попросил ее привстать на минутку. Она поспешно отлепилась от него, встала на колени и, обернувшись, спросила с тревожной обреченностью: «Что, я сделала тебе больно?..» Фурман в это время мучительно разгибал ноги. Сонина готовность к отчаянию слегка раздражила его: опять она думает только о себе. «Да нет, просто у меня ноги затекли…» – он криво улыбнулся. Счастливое возвращение жизни в онемевшую культю было похоже на пытку. Еще немного… «Ладно, уже все, можешь садиться обратно». – «А ты правда в порядке? – неуверенно спросила Соня. – Может, я лучше пойду? Я могу и у костра посидеть на бревнышке…» – «Да ладно тебе, садись, говорю! Прямо на меня обопрись спиной – тебе так будет даже удобнее, по крайней мере мягче. Ну, давай!..»
Соня села и осторожно откинулась на него: «Тебе так не тяжело?» – «Нет». – «По правде?» – «По правде. Всё, спим».
…Солнце еще не спряталось за облаками, но Фурман голыми икрами уже ощутил вертлявую игру предвечернего ветерка. Сверху Соня хорошо согревала его. Вообще-то на ней самой кроме джинсов была только тонкая клетчатая рубашка с короткими рукавами и лихо завязанными в узел нижними краями, так что своим открытым животом она должна была еще раньше почувствовать этот неприятный ветерок. Но она не шевелилась, а будить ее, чтобы спросить, не холодно ли ей, было бы глупо. Может, накрыть ее чем-нибудь? Фурман поискал глазами, но рядом ничего подходящего не было. Кстати, где она могла оставить свою куртку или свитер – что там на ней с утра было? Небось, бросила на бревне… Левая рука Фурмана лежала поблизости от Сониной, и он решил тихонько дотронуться до нее, чтобы проверить, насколько она холодная. Действительно, кожа была какая-то слишком уж прохладная. Может, она просто не чувствует во сне, что замерзла? Так ведь и простудиться сдуру недолго. Надо же ей было разгуливать с голым пузом – все-таки еще не лето! Одно дело, когда здоровенным мужикам стало жарко от физической работы и они поснимали рубашки и майки, а другое дело – хрупкая Соня, похожая на слишком рано проснувшуюся бабочку. Фурман бережно накрыл ладонью ее тоненькое запястье – пусть хотя бы в этом месте будет теплее. Неожиданно ее рука слабо ответила – шевельнулась с явной благодарностью. Обрадованный, он успокоительно обнял это пробудившее хрупкое существо: мол, спи, я буду тебя охранять. Соня вздохнула. И затихла.
