— И, тем не менее — передайте мои слова в точности. Для полной гарантии, что они проникнут в нужные уши.
— Будет сделано, в точности.
— Тогда оставляю вас. Впереди длинный день, открытый для множества полезных дел. Дальнейшая связь — как мы условились ранее. Вопрос поставки денег и оружия обсудим немного позже.
* * *
Оператор оказался вполне компанейским парнем. Классический янки, 'Джон Смит' с улыбкой в шестьдесят четыре зуба, набором дежурных шуточек в стиле 'Янки Дудл' и забавной, почти наивной открытостью миру, так отличавшей американцев от британцев. В пять минут парень поведал всем окружающим о жизни, карьере, любимой жене Карен и сыне Сэмми, о сволочном начальстве, стабильно недоплачивающем за метры пленки, а также о замечательной погоде, неожиданной в 'Альбионе', который обязательно должен быть 'туманным'. А еще о новых дебатах в конгрессе, 'Оборонительной программе' Рузвельта, сенатских скандалах и большом расследовании относительно махинаций с новейшими самолетами 'Черная Вдова'. Штурман, так же американец, едва не плакал от необходимости расстаться с соотечественником, но в кабине 'Москито' было место только для троих. Поэтому, учитывая солидный объем операторского багажа, Мартин здраво рассудил, что в полете над крупным портовым городом штурман ему не понадобится и сократил экипаж до двух человек — себя и стрелка.
Согласование полета заняло на удивление мало времени, немногим более, чем для полной заправки самолета. И теперь самолет Мартина плавно накручивал круги над саутгемптонской гаванью на ленивой скорости чуть больше трехсот миль в час, на высоте около тринадцати тысяч футов.
Сразу после выхода в указанный район американца как подменили. Весельчак и балагур испарился, уступив место профессионалу, занятому ответственной работой. Молча и быстро янки распаковал свои многочисленные баулы, бережно уложил киноаппарат на колени и защелкал фотокамерой. Две катушки были отсняты, как из пулемета. Затем 'Смит' толкнул Мартина в плечо и что-то прокричал. Австралиец не понял и изобразил на лице вопрос.
— Как красиво! — заорал янки в самое ухо Мартину. Тот поневоле поморщился и отстранился, прижимая к плечу слегка оглохшее ухо. Нимало не смущенный оператор вновь схватился за орудие производства, а Мартин честно постарался проникнуться красотой окружающего мира.
И это было действительно красиво. Фантастически, невероятно, волшебно. Мартин был классическим ночником и привык не полагаться на зрение. Даже в нечастых дневных полетах по необходимости — на перегоне техники или освоении технических новинок — сразу после того как полоса ВПП уходила из-под колес, он управлял машиной главным образом по приборам. Это было уже в крови, и пилот не собирался отказываться от полезной профессиональной привычки. Но неподдельное восхищение оператора 'Изобразительного сборника' захватило и его.
Солнце только начинало свой ежедневный путь по небосводу, едва вскарабкавшись из-за края горизонта. Воздух был свеж и чист, просто невероятно чист для промышленного района. Легкий ветерок относил дымку вглубь берега и через остекление кабины 'Москито' можно было рассмотреть мельчайшие подробности береговой линии, коробочки ангаров и цехов по сборке 'Спитов'. Тонкие паутинки рельсовых путей соединяли многочисленные строения. Крошечные человечки подобно муравьям трудились в утренней смене. Кораблики стояли у причалов тесно, борт к борту, тонкие стрелы кранов неустанно поднимали и опускали жирафьи шеи, разгружая маленькие кубики контейнеров, предавая их дальше, погрузчикам и человечкам. Мартину вспомнилась игрушечная железная дорога — давний подарок отца. Ветераны доминионов привозили с Мировой войны разные вещи — памятные безделушки, трофеи, оружие, иногда золото и прочие ценности. А его отец вез через два океана и несколько стран подарок малолетнему сыну.
Сейчас, при взгляде на гавань с высоты двенадцати тысяч футов Мартину вспоминалась любимая игрушка. Семья, отец, умеренно беззаботное детство…
Дальше, за береговой кромкой, скрытой под сложной сетью портовых сооружений, начиналось море. Сегодня непогода взяла перерыв, и морская гладь поражала нехарактерной для сезона прозрачностью с голубым отливом. Корабли, разбросанные по бирюзовой глади, пускали дымки и оставляли за собой кружевные пенные усы кильватерных следов.
Небо спорило чистотой и глубиной цвета с морской стихией. Несколько харрикейнов вились в воздухе немного выше 'Комарика' подобно хлопотливым чайкам — патруль не дремал. Один из них прошел совсем близко, так, что можно было видеть улыбку летчика, спрятанную между мехом воротника летной куртки и шлемом — как бы тепло ни было внизу, на земле, на высоте в пару миль и при соответствующей скорости — всегда зима. Англичанин взмахом руки приветствовал коллег, Мартин ответил тем же, американец снимал.
Янки дощелкал очередную катушку фотопленки, вновь перезарядил аппарат. Потом снова развернулся к пилоту и отчаянно зажестикулировал. Он что-то быстро, возбужденно говорил, но забыл включить внутреннюю связь, и голос совершенно терялся за шумом моторов.
— Красиво! Да, очень! — совершенно искренне согласился Мартин.
Оператор продолжал размахивать руками все сильнее, затем резко и неожиданно ударил Мартина в плечо, схватил кинокамеру и с некоторым усилием взвалил ее на плечо, направляя в сторону открытого моря.
И тут летчик увидел то, что так заинтересовало янки.
Глава 28
Приглашение Боемира Наталья восприняла благосклонно, однако текущая работа не позволила принять его сразу. Затем Шанов уехал в очередную командировку почти на две недели, после снова навалилась текучка. Но о мысли сходить куда-нибудь вместе не отказались ни он, ни она. И наконец, в первых числах мая, долгожданное мероприятие состоялось…
Наталья повернулась перед зеркалом, критически оценивая себя со всех сторон. Зеркало было большое, еще дореволюционное, заключенное в простую, но солидную раму. Оно исправно отражало светловолосую женщину в простом, но изящном белом платье без выреза, длиной чуть ниже колен, перечеркнутом частыми вертикальными полосками черного цвета и с черным же пояском. Украшений у Натальи было немного, но наличие даже двух аксессуаров способно вызвать муки выбора, а у нее было целых три кольца, которые можно надеть для столь значимого мероприятия — все фамильное наследство.
Стрелки часов неумолимо приближались к четырем часам дня, а женщина все никак не могла привести образ к желаемому идеалу. Но в дверь постучали.
Наталья ожидала чего угодно, но только не того, что увидела, открыв Шанову. Она привыкла видеть полковника в трех ипостасях — в домашней одежде, поношенной и аккуратно починенной; в гражданском, одетого как конторский работник, который за десять лет потратился только на хороший немецкий плащ-'шинель'; и наконец, в форме.
Но на пороге стоял… черт его знает, кто угодно, только не офицер Шанов.
