Чашка застыла возле губ Марии.
— Мне очень жаль, — прошептала она.
— Да, нам всем очень жаль. — Глория с тоской посмотрела на Марию, — ты уже придумала, как назовешь малышку?
Чашка снова застыла возле губ.
— Папа сказал вам, что у меня будет девочка?
— Он мне все рассказал, милая. Я слежу за жизнью Марии Анны Мак-Фарленд с июня месяца, словно смотрю программу из цикла «Жизнь замечательных людей».
Мария бросила на женщину гневный взгляд, но в ответ получила лишь безмятежную улыбку. Мария поставила чашку на стол.
— Он рассказал вам все?
Глория кивнула.
— Он не имел права.
— Не глупи. Конечно, имел.
Мария с вызовом взглянула на женщину.
— Это вас никоим образом не касается!
Заросшие брови Глории взметнулись вверх.
— Нет, милая. Все, что касается твоего отца, касается и меня.
— Почему это?
— Потому, что я люблю его.
— Не смейте так говорить. — Мария попыталась вернуть спинку кресла в вертикальное положение, но у нее ничего не получилось.
— Мария, — решительно произнесла Глория, — тебе не кажется, что нам с тобой пора поговорить? Мы должны ради блага твоего отца.
Мария размахивала в воздухе ногами.
— Я ничего ему не должна.
— Наверное, жалко себя, да?
Мария продолжала сражаться с креслом.
— У… меня… на то… есть… веские… причины…
— Потяни за подлокотники. Бог мой, ты похожа на перевернутую на спину черепаху!
Мария схватилась за подлокотники и потянула их с такой силой, что подставка для ног с грохотом сложилась.
— Надеюсь, ты не сломала мне кресло.
Мария, вцепившись пальцами в протертые подлокотники, взглянула на Глорию.
— Черепаха! — произнесла она.
В следующую секунду из глаз Марии брызнули слезы, и она, сама не понимая почему, расхохоталась.
— Милая, если бы ты только видела себя со стороны! Знаешь, когда я ходила третьим, у меня на девятом месяце был такой огромный живот, что люди останавливали меня на улице и спрашивали, каким автобусом я подрабатываю: внутригородским или междугородним. Я не шучу! Однажды я даже застряла в турникете, так что им пришлось вызывать пожарников, чтобы те вытащили меня оттуда!
Мария начала хохотать еще сильнее, время от времени вытирая слезы манжетами свитера. Когда смех стих, она смущенно посмотрела на Глорию.
— Если ты не хочешь разговаривать, — спокойно сказала женщина, — зачем ты тогда сюда пришла?
Мария потерла глаза кулаками.
— Не знаю. Посмотреть на вас. Увидеть, что папа… — Она убрала руки от лица. — Мне не нравится, что папа рассказывает обо мне всем и каждому.
— Во-первых, он не рассказывает «всем и каждому», а, во-вторых, тебе не кажется, что твой отец волен поступать так, как считает нужным? Знаешь, дорогая, на тебе не сошелся свет клином!
Мария натянула рукава свитера, словно рукавички, на кулаки.
— Вы не знаете, каково мне.
— Ой, милая, — Глория отломила кусочек пирога и положила его в рот, — ты не первая женщина, которая собирается рожать. Более того, ты не первая женщина, которая собирается рожать, будучи незамужней.
— Но у меня совершенно иной случай!
— Неужели? — Глория отломила еще кусок, — насколько я поняла из слов доктора Вэйда, твой случай не уникален; редок, да, но не уникален. Такие, как ты, есть, может быть, даже прямо сейчас, поэтому нося в своем чреве партеногенетического ребенка, ты не первая и не единственная.
Мария уставилась на женщину; та положила в рот второй кусок, прожевала его и запила кофе.
«Другие? — подумала Мария. — Такие, как я? Прямо сейчас?»
— На самом деле, милая, ты счастливица. У тебя есть доктор Вэйд, который защищает тебя, и замечательный отец, который верит тебе. Подумай о тех девушках, которые оказались в таком же положении, но которым не повезло так, как тебе. Вижу, ты никогда об этом не думала. Пей чай, милая, он слишком дорогой, чтобы его выливать.
Мария механически отхлебнула чай и обнаружила, что он был невероятно вкусным.
— Вкусный, правда?
— Никогда не пила ничего подобного.
— Пью его по особым случаям, например, когда у меня возникают колики. Это, кстати, тоже очень хорошее мочегонное.
Мария откинулась на спинку кресла и осторожно, чтобы не разлить чай, опустила ее. Ее опухшие ноги взмыли вверх.
— Ну так как, — сказала Глория тихим голосом, — ты уже выбрала имя ребенку?
Мария внимательно разглядывала пар, поднимающийся от чашки с чаем: он, клубясь, стелился по поверхности напитка, словно пар по раскаленному тротуару после летнего дождика.
— Я хочу назвать ее Жаклин, — прошептала она.
— Хорошее имя.
Мария сидела, обхватив руками горячую чашку, и думала о том, что заставило ее разоткровенничаться. Это был ее самый потаенный секрет, о котором она не говорила никому, даже Эми и доктору Вэйду. Ребенка отдадут на удочерение, и ее новые родители дадут ей свое имя. Но в душе Мария знала, что мысленно она всегда будет называть свою дочь Жаклин.
— Что случилось, милая?
— Ничего. Я просто…
Глория поставила чашку на стол и коснулась плеча Марии.
— Ты не хочешь ее отдавать, да?
Она шумно сглотнула.
— Я не знаю. Родители говорят, что ее нужно отдать. Отец Криспин говорит то же самое. Я в общем-то согласна с ними, только…
— Только что?
— Только она «особенный» ребенок, она не была зачата как все остальные дети, но ее новые родители не будут знать об этом и будут относиться к ней как к обычному ребенку, поэтому мне кажется, нет, я уверена, что растить ее должна я. — Взгляд Марии заметался по комнате. В ее мозгу начала формулироваться волнующая мысль — мысль, которая была там все время, но которая до этого момента спала и пряталась. — Я должна растить ее!
Глория кивнула.
— Должна, значит, расти, милая. Она особенный ребенок, и только ты понимаешь и ценишь это.
— До этого момента я не понимала… — Мария тщательно подыскивала слова. «Это я, говорил ей ее разум, она — это я, и я собираюсь отдать себя чужим людям».
— До этой минуты я воспринимала ее, как ребенка, который должен родиться и исчезнуть из моей жизни. Теперь же я думаю о ней, как о маленькой девочке, которая будет учиться ходить и разговаривать, будет ходить в школу и встречаться с мальчиками, и я хочу быть рядом с ней, когда это случится! Ох… — На глаза Марии навернулись слезы, и она, не в силах справиться с переполнявшими ее чувствами, зарыдала, закрыв лицо руками.
