— Спасибо.
Машинально задавая своим шпикам какие-то вопросы, Буонапарте все время чертил что-то карандашом на белом листе бумаги.
— Жюно!
Вскочив, он смял в кулаке листок, покрытый неразборчиво намаранными строчками самой причудливой орфографии, зашагал к двери, створки которой распахнулись при его приближении, прошел мимо двух неподвижно застывших навытяжку лакеев и крикнул куда-то туда, куда вели обитые войлоком бесшумные коридоры:
— Жюно!
Когда он вошел в кабинет своего адъютанта, тот читал «Монитёр».
— Жюно, возьми перо и пиши.
Тот подчинился без промедления. Генерал же уточнил:
— Я буду диктовать медленно, но один раз, а тебе надо постараться. Это письмо. Я хочу, чтобы оно звучало красиво.
— Я готов.
— «Едва проснувшись, я уже был полон тобой. Твой портрет и пьянящее воспоминание о вчерашнем вечере волнуют мои чувства, больше не знающие покоя. Сладостная и несравненная Жозефина…»
— Жозефина?
— Ты что, оглох?
— Простите, генерал, но я не знаю такой вашей знакомой.
— Да нет же, скотина ты неуклюжая! Это виконтесса де Богарне!
— Роза де Богарне?
— Роза? Нет. Роза — имя, которое другие произносили до меня, а Жозефина — это другое, здесь я первый. И потом, я все решил. Не прерывай больше мою мысль. Пиши: «Несравненная Жозефина», стало быть, а дальше так: «Какое странное влияние оказываете Вы на мое сердце!»
И Жюно, исполненный старательности, засел за писание этого письма, которое заканчивалось так: «Mio dolce amor, прими тысячу поцелуев, но не возвращай мне их, ибо они обжигают мою кровь».
Новый режим правления установился. Члены Директории распределили между собой обязанности, получив таким образом возможность видеть друг друга как можно реже и больше не ввязываться в свары вместо настоящей работы. Естественно, что Карно опять занялся военным ведомством, Баррас — внутренними делами, Ревбель — связями с заграницей, Делормель — финансами, а коль скоро они, на их вкус, пообщались уже предостаточно, то договорились поделить служебные апартаменты и даже сады. Если Делормель продолжал занимать свой особняк на улице Дё-Порт-Сен-Совёр, то Баррас прибрал к рукам кабинет на втором этаже дворца, чтобы там принимать своих придворных в галерее с полотнами Рубенса на стенах. Остальные пристроились в Малом Люксембургском дворце, где расположились не в пример скромнее. Карно построил для себя павильон в форме походного армейского шатра, Ларевельер — хижину под сенью деревьев, куда он удалялся, чтобы поиграть на флейте. Там же он обучал свою дочь Клементину итальянскому языку, если не отправлялся подискутировать о вопросах ботаники с братьями Туэн, устроителями Ботанического сада. Проводя воскресенье в кругу семьи, самый непритязательный из директоров наведывался в Андийи, собирал там цветы и травы для гербария и возвращался домой в обычной повозке. Отныне «Пентархи» (так прозвали правящую пятерку) умудрялись елико возможно избегать встреч, о чем они пеклись весьма ревностно, однако на официальных обедах им все-таки волей-неволей приходилось присутствовать вместе. Там каждый держал ухо востро, ничего не говорил, и в зале воцарялось безмолвие, нарушаемое лишь голосами метрдотелей, предлагающих различные сорта вин.
Первые правительственные решения касались декорума. Баррасу хотелось произвести впечатление, показать, что новые правители наделены чувством стиля. Он поручил художнику Давиду изобрести для власть предержащих наряды в античном духе, призванные оттенить общественную функцию каждого деятеля. Членам Совета старейшин было предложено облачиться в длинные синие тоги и водрузить на головы бархатные шапочки, но они избежали такого маскарада: поскольку ткань доставили из Лондона, эти обременительные одеяния до столицы не добрались, их конфисковали уже в Лионе. Совет пятисот, над которым также нависла угроза переодевания, отговаривался, ожидая, чтобы для его заседаний сначала приспособили залу в Бурбонском дворце. Пышнее всех разукрасили самих директоров, да и обслужили их быстрее: художник Давид, состряпавший для них торжественные костюмы, превзошел сам себя. Баррас пришел в восторг, ибо имел дар элегантно носить самые немыслимые украшения. Его коллеги роптали, за исключением Делормеля, который был ослеплен, когда впервые примерил новый наряд перед высокими зеркалами, прислоненными к стене его парадной гостиной. Поверх голубой туники его облачили в оранжевый плащ в испанском духе, весь испещренный золотым шитьем, шишечками и кисточками, с перевязью и римским мечом; на открытых туфлях-лодочках топорщились банты. Портной и его помощники рассыпались в похвалах, но Делормель хотел узнать мнение своих близких. Он окликнул верного дворецкого:
— Николя!
— Сударь? — Слуга вырос перед ним.
— Ступай позови мадам.
— Еще рано, она, верно, почивает…
— Так разбуди ее! Дело довольно важное! Как по-твоему, я произведу на нее впечатление? Да поспеши, мне требуется ее совет.
— Вы прекрасны и вместе с тем величавы, гражданин директор, — заверил портной. — Не правда ли, это вас спрашивают? — последнее уже предназначалось его подмастерьям.
— Прекрасен и величав, — эхом отозвались те.
— В самом деле? — пробормотал Делормель.
— Поистине, — отвечали все в один голос.
— Вы так говорите, чтобы мне польстить.
— Ни в малейшей степени, гражданин директор. А в шляпе вы будете просто необыкновенны.
— Подайте же мне ее.
Портной протянул ему черную фетровую шляпу с широким трехцветным шнуром, увенчанную, словно солнцезащитным зонтом, громадным пучком страусовых перьев, тоже выкрашенных в цвета Республики. Нахлобучив ее, Делормель вызвал у портновских подмастерьев восторженные крики:
— Это вам дивно идет!
— Как импозантно!
В гостиной появилась Розали. На скорую руку завернувшись в покрывало, она вошла босиком, без украшений, без следа пудры на лице, черные пряди ее волос перепутались в беспорядке, сонные глаза слипались, она их терла. Сент-Обен шел следом, тоже в одной сорочке, к тому же с обиженной миной.
— Оцените искусство господина Давида! Каков костюм? — Делормель упер руки в бока.
Розали покатилась со смеху. Сент-Обену пришлось подхватить ее, чтобы от хохота она не рухнула прямо на ковер. Он усадил даму в кресло, где она продолжала хохотать. Ее супруг помрачнел, раздраженный подобной дерзостью. Портной со своим войском благоразумно ретировался, пятясь задом.
— Моя бедная Розали! Мой новый ранг производит на тебя такое впечатление?
— Д-да! — собравшись с силами, простонала она между двумя взрывами смеха и, ослабев вконец, откинулась на спинку кресла.
— А ты?
— Я? — переспросил Сент-Обен, тщась сохранить серьезный вид.
