Она сплетала цветочные гирлянды, украшая ими сосуды с вином, зажигала огонь в камине. За окном падал снег, осыпая лимонные деревья сада. Когда гости расходились по домам и удавалось спровадить графиню Стефани, родственницу и компаньонку хозяйки дома, мнившую себя поэтессой и твердившую, что в Лионской академии и Бретонском литературном обществе все в восторге от ее стихов, Роза приглашала к себе домой генерала-поклонника. А где дети? В пансионе. И никого больше нет дома? Теперь никого. Винтовая лестница, ведущая наверх, а там спальня, альков, расписанный птицами, ложе. Роза щебетала, с притворным интересом расспрашивала о семье Буонапарте, он же в свой черед осыпал даму вопросами о ее жизни на Мартинике, детстве в Труаз-Иле, французском поселке, где пять десятков обнесенных частоколом домов приютились в бухте у подножия зеленых гор рядом с мельничкой, дробившей сахар, и отмелью с сохнущими рыбацкими снастями. У креолок длинные ресницы, тонкие волосы, легкий, но исполненный достоинства нрав, с виду они кажутся почти болезненными, в них есть что-то от мягкого вяловатого климата тех мест. Они умеют ослепительно улыбаться, могут взволновать одним движением плеча. Там все живое либо трепещет в страстном возбуждении, либо дремлет. Женщины там проводят дни попросту: все больше лежа, окруженные слугами — черные и коричневые рабы тоже дремлют, свернувшись на циновках. Когда не спят, дамы курят табак, плюются им же, попивают мускат, призывают любимую служанку-наперсницу, чтобы всласть пооткровенничать, или велят ей пощекотать себе ступни пучком перьев — тем и развлекаются.
Так повествовала своим беспечным голоском Роза.
Никакой музыки, никогда ни одной книги, ни вышивания, только журчание воды, птичьи голоса да в свой час — возможность полакомиться сладостями или выпить чашку шоколада. Роза должна была носить gaule, покрывало из тонкого белого муслина, и яркий цветной тюрбан «Мадрас» на голове, она дремала в шелковом гамаке, украшенном птичьими перьями, ухаживала за своими магнолиями и по вечерам избегала выходить из дому, опасаясь змей. Ее кормилица, рослая африканка в платье с богато украшенным цветами корсажем, не должна была есть ничего, кроме вареных овощей: предполагалось, что от этого ее молоко будет слаще. Повсюду царил сладкий до тошноты зной. Тень казалась роскошью. Болотистая почва под хижинами на сваях, крепкий абсент, беспощадное солнце — все это заставляло благословлять малейший сквозняк или бриз, долетающий с моря. Тем не менее мужчины ее круга одевались в черный бархат, чтобы никто не спутал их с голыми туземцами. Они потели, тянули ужасающе дрянные алкогольные напитки, страдали от мошкары и лихорадок — требовалось два поколения, чтобы привыкнуть к такому климату. Между собой колонисты говорили о здоровье рабов, о скоте и оторванности от приличного общества. Женщины-служанки носили одну только юбку, шейный платок — обманчивая видимость — едва прикрывал их груди. Прислуживая у стола, аборигены одевались во все белое, но при этом ноги оставляли босыми. Жилось скучно. Высчитывали каждый грош. Грязное белье заталкивали в шкафы из красного дерева, набивая их до отказа.
Заезжим визитерам бросались на шею, даже если те были едва знакомы: вот удача! Новое лицо — истинное развлечение. Соседи встречались по воскресеньям: их приносили прямо в гамаках либо они приезжали сами на своих маленьких прытких лошадках. Под навесы над входом в дома ветер наносил песок, а при дожде натекали лужи. И вода, и пыль — все пахло апельсинами. Иногда можно было прогуляться в дальний конец парка, дойти до прохладной речки среди рядов кокосовых пальм и бамбуковых изгородей. Все ели бананы, плоды манго и гуаявы, она поспевала в изобилии, ее вкус — нечто среднее между грушей и зеленым инжиром. Каждый вечер опускался туман.
«Мне пришлось покинуть мой двор, обсаженный тамарисками, — говорила Роза, щуря глаза, — подле ларя с мукой, сахарной мельницы и кладовки. Меня отправили в монастырь урсулинок, а вышла я оттуда лишь затем, чтобы стать женой Богарне. Когда я сошла с корабля в Бресте, лил холодный дождь. У тебя здесь, в твоей Франции, я все время зябну. Согрей меня…»
И она стала расстегивать пуговицы на украшенном шитьем мундире генерала.
В то утро, как и во все предыдущие, Буонапарте в своем просторном кабинете Генерального штаба одного за другим принимал череду осведомителей.
За окном шел снег, белые хлопья с гипнотизирующей медленностью падали на бульвар Капуцинок. Он смотрел туда, не глядя на переодетого в буржуа полицейского, что стоял передним и докладывал обстановку:
— В Париже, мой генерал, равно как и в его окрестностях, участились случаи воровства. Только что на Главном рынке у одной женщины прямо из рук похититель вырвал протянутые торговке ассигнаты и убежал с ними. Когда другая особа недалеко от Кретёй принесла зерно на мельницу, грабители подстерегли ее на обратном пути и отобрали муку. У меня сотня примеров подобного же рода.
Агент принялся листать свою записную книжку.
— А что жандармы? — спросил Буонапарте, думая о другом.
— Эти-то! Они развлекаются в кабаре, никогда не ходят дозором на проселочных дорогах, предоставляя бродягам слоняться по фермам и грабить одну за другой, они-то не вмешиваются, мой генерал, а вот жулики не дремлют, знают свое дело: заранее помечают дома, которые намерены обчистить, списки составляют. Тут речь идет о грабеже продовольствия, подвозимого для снабжения города.
— А полицейский легион?
— Дрыхнет в своих казармах. Эти бывшие якобинцы, которых вы рекрутировали, мой генерал, — люди, не внушающие доверия.
— Надо просто послать их на замену жандармов в наши ближайшие сельские округа. Они будут охранять фермы и сверх того последят, чтобы селяне не укрывались от реквизиций, а то некоторые амбары неплохо снабжают рынки. Как мне говорили, этот род шпионажа был превосходно налажен близ Лилля…
— Вам решать, мой генерал.
Буонапарте прикрыл рот рукой, пряча зевок. Он отослал агента, тотчас на его место явился другой. Принялся описывать, как живодеры скупают за бесценок старых, негодных к службе лошадей, а затем постыдно дорого продают их мясо, выдавая за первостатейный товар. Но Буонапарте все так же рассеянно смотрел, как за окном падает снег. Третий агент толковал о том, что появилось множество эмигрантов, приезжающих сюда под видом иностранных купцов, они наводняют страну, селятся на постоялых дворах или в меблированных комнатах.
— Мой генерал, комиссарам следовало бы навещать подобные места, надзирать за ними.
— Разве они этого не делают?
— Увы!
— Почему?
— Владельцы подобных домов и гостиниц отваживают их.
— Как?
— Дают им на выпивку или подкупают как-нибудь иначе.
— Зачем?
— Чтобы постояльцы не разбежались, не предпочли конкурентов. Но роялисты, мой генерал, они очень заметны, потому что больше прочих тратят в ресторанах. И не только в Париже. Эта зараза распространилась по всей Франции. Мне известно, что в Лионе они, что ни день, убивают патриотов, что в Лавале шуаны хозяйничают, как у себя дома, что уклоняющиеся от воинской повинности устроили целый лагерь в лесу близ Шартрской дороги, что…
