Обеденное время наступило и прошло. От Клео — ни шороха. За все пятнадцать лет она ни разу от нас не убегала. Стемнело. Небо потемнело, как фингал под глазом, начал накрапывать дождик. Клео ненавидела дождь. Мы звали ее. Никакого ответа.
— Возможно, она прячется под домом, — сказала я, надеясь, что это так и есть. — А утром объявится.
Всю ночь дождь стучал по крыше. Это было неправильно. Австралия же славится своими пустынями и засухами, а не затяжными ливнями. Как только рассвело, я выскочила из постели и бросилась проверять окна и двери — не просится ли домой промокшая кошка? Никого. Потерять Клео, нашу любимицу, в самом начале жизни в Австралии — дурной знак. Филип отправился на свою новую работу с отсутствующим, встревоженным взглядом. После завтрака мы с девочками надели плащи и отправились бродить по окрестным улицам, наперебой выкликая имя Клео. Из одного окна выглянула недовольная белая кошка. По ту сторону дороги слышался собачий лай. Конечно, Клео была уже не та, что в юности, но все же пребывала в хорошей физической форме. Но вдруг у австралийских зверей форма еще лучше? Вдруг, столкнувшись с каким-нибудь ротвейлером, она не сумела сразить его своим взглядом египетской царицы? Тогда она могла бы постараться дать деру, да ведь годы уже не те, олимпийских достижений в беге ждать не приходится.
Вечером, укладывая девочек, я попробовала подготовить их к возможному удару.
— Клео прожила длинную, интересную жизнь, — завела я.
— Ты думаешь, она умерла? — спросила Лидия.
— Нет, — ответила я. — Нет у меня чувства, что она умерла. Мне кажется, она знает, что нужна нам, так ведь?
Я гнала дурные мысли, но понимала, что все против нас. Один шанс против тысячи, что старенькая кошка, потерявшаяся в незнакомой местности, выживет. С каждым часом надежда на благополучный исход становилась все более призрачной.
На другой день дождь поутих. Мы еще раз обошли округу. Я сорвала голос, выкликая ее имя. Мы бродили по задворкам и каким-то складам. Облазили детскую площадку в конце улицы. Мне казалось, что нет смысла идти к оживленной автостраде в каких-нибудь двух домах от нашего. Если уж Клео побежала в том направлении, думала я, нам никогда больше ее не увидеть.
С тяжелым сердцем мы повернули назад, вошли в ворота. Как я ругала себя сейчас за то, что не согласилась на предложение Рози, что не позволила ей встретить закат жизни в обществе признанной любительницы кошек. И что за идиотское решение уехать из страны? Совсем выжили из ума, вообразили, что мы так обаятельны и энергичны, что обживемся здесь, найдем новых друзей. Глотая слезы, я обняла девочек за плечи и выдавила последнее безнадежное «Клееееееееео!» из охрипшего горла. Дома и деревья в нашей новой округе ответили молчанием.
В подвале дома на противоположной стороне улицы, того дома, из которого доносился лай собаки, мелькнула тень. Она метнулась вперед, протискиваясь сквозь густые заросли гардении. Сначала я подумала, что это какое-то экзотическое австралийское животное, может быть вомбат. Но у тени вырисовались уши, усы… и, к нашему несказанному облегчению, Клео, перебежав дорогу, прыгнула прямо мне на руки. Мы так никогда и не узнали, где она побывала, не пытались ли какие-то люди прельстить ее содержимым своего холодильника. Как бы то ни было, в результате она приняла решение в нашу пользу.
* * *
Все в Австралии было более резким, более ярко окрашенным, в том числе и местные птицы. Я ждала, что, как только Клео оглядится и освоится, она и здесь установит над пернатыми власть террора. Но оказалось, что с австралийскими птицами просто так не сладишь. Воинственные и напористые, как Дама Эдна[21]на Эйч-Ар-Ти,[22]они вовсе не собирались сдаваться без боя и становиться завтраком для кошки.
Клео приворожили яркие краски оперения радужных лорикетов, стайка которых облюбовала грушевое дерево на заднем дворе. Облизывая губы розовым язычком, она предвкушала, какие чудненькие зубочистки выйдут из их красных и зеленых перышек. Но попугайчики дружно ополчились на старую черную кошку. Из их шумного квохтанья стало ясно: Клео лучше к ним не приближаться, а не то они разорвут ее на клочки крепкими клювами, а потом острыми когтями размечут останки по всему двору.
Потом вендетту от имени всего птичьего рода объявила пара сорок. Однажды утром, выглянув в кухонное окно, я увидела Клео. Опустив голову и поджав хвост, она опрометью неслась к дому. Словно пара самонаводящихся торпед, ее преследовали сороки, они то пикировали, то взмывали вверх, издавая пронзительные воинственные кличи. Я бросилась к двери и подоспела вовремя, чтобы впустить бедняжку Клео.
Но даже стены дома не способны были уберечь нас от всех напастей. Как раз когда нам начало казаться, что мы привыкли к жизни на новом месте, нас пришибло сорокаградусной жарой. Я всегда считала себя теплолюбивой. Если столбик термометра поднимался на несколько делений вверх, я это только приветствовала. Я росла в местности, где теплые дни ценились, как редкость, а потому радостно распахнула окна и откинула занавески навстречу солнцу. Лучше бы я этого не делала. Солнце воспользовалось моим гостеприимством — казалось, пылающая алая звезда расположилась прямо в нашей гостиной. Зной захватил дом, как фантастическое чудовище. Никаких приятных дуновений теплого воздуха, которых я так ждала. Жара вела себя агрессивно, проникнув в каждый уголок дома, она распространялась, как некий фантом, пока не заполонила каждый уголок, поднялась до потолка, так что не было от нее спасения.
Руки и ноги у меня отекли, раздувшись вдвое против обычного. Волосы повисли прядями, по ним тек пот. Сердце колотилось, отдаваясь в ушах. Я еле двигалась, по большей части лежала на диване как парализованная. С трудом дотащилась до веревки, на которой сушилось выстиранное белье. Оно так раскалилось на ветру, что могло, наверное, загореться.
Жара была мучительной для всех нас. Но особенно скверно приходилось Клео. Ее черная шкурка поглощала тепло и распространяла его по всему телу, подобно миниатюрной системе центрального отопления. Наша кошка, для которой всегда любимым удовольствием было греться у камина, сейчас валялась на боку, как неживая, вытянув негнущиеся лапы и свесив язык, как сигнал о капитуляции.
Жаркие дни наступили и ушли, а болезнь Роба тем временем прогрессировала, изнуряя его и лишая последних сил. Приступы становились все более частыми и сильными. В двадцать четыре года он получил диплом инженера, но говорить о нормальной работе было немыслимо. Я с ужасом осознала, насколько он ослабел, когда мы как-то с ним вышли, точнее, попробовали прогуляться, — он мог пройти без отдыха только от одного фонарного столба до другого. Гастроэнтеролог, который им занимался, сказал нам, что дозы стероидов, которые принимает Роб, непомерно высоки и так дальше продолжаться не может. Роб согласился обратиться в хирургическую клинику.
