Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Если фрау Кунце ничего не имеет против, я, пожалуй, пойду. Она пыталась доказать мне, что сама была жертвой, что это все Вилли, который ее сперва запугал, а потом шантажировал, испоганив ей всю жизнь. Это мне что-то напоминает. Только она предвосхищает события: мне еще так же далеко до победителя, как ей до подсудимой – чтобы вот так все валить на Вилли. Я спешу уйти, потому что, честно сказать, в доме тоже не чувствую себя в безопасности. Где гарантия, что ее друг не вернется окольным путем и со спины не ахнет меня топором. Он хитрец, иди знай, какая счастливая мысль его еще осенит. Мне важно не выпускать инициативу из своих рук. Не так-то просто на самом деле застрелить на улице прохожего, сохранив при этом анонимность. На девяносто процентов останутся улики, следы, которые так или иначе приведут к ней… А далее – преднамеренное убийство нуждается в мотиве. Так что, может быть, она и права, когда репетировала только что «поведение в суде».
Я выглянул в окно – бесполезно, стемнело окончательно. Ну, как говорится, morituri te salutant.
12 (Эпилог)
Господь совершил для него тайное чудо…
Хорхе Луис Борхес
Иду не спеша, задравши подбородок – будто в гробу лежу. Тест на гордость, тест на выдержку, еще на что-то, например на упрямство. Жаль, что меня никто не видит, разве что мама глядит на меня и радуется. Скоро порадуемся вместе. Все как полагается: уже и слово «мама» произнесено. Ну что же он тянет – не ожидал, что я так быстро выйду? Застигнут врасплох?
Тот или иной мотивчик может сделать меня неуязвимым – если не для пули, то для страха. А тут память как раз по дурацкой цепи аналогий подбросила мне «Усекновение головы Иоанна Крестителя» Ганса Фриса, в репродукции, висевшей у одного моего харьковского знакомого, – гения вроде меня (тогда как раз в большом почете был «Идиот» Достоевского – из-за какой-то постановки). Не хочу! Пусть другие на это покупаются! Быстро, какой-нибудь мотивчик! Я должен выбрать, под какую музыку мне не хочется дальше жить. И глаза разбегаются. А на размышления ноль секунд. Не под «Липу» Шуберта – как это мнилось мне в восемнадцать лет, бредившему «Волшебной горой». И не под обольстительный терцет из «Кавалера розы»: тавтология, Вена и так благоухает смертью. Туда же и все малеровские «адажио». Помню, как в период полового созревания готовность умереть – раствориться в духе, утратив свою телесность, – вздымалась во мне под бетховенские революционные баталии. Или рождалась из «побочной» в Шестой Чайковского. С большим пониманием я тогда же отнесся к самоубийству маленького виртуоза Андрюши Горлова, усыпившего себя под вердиевский «Реквием», пока родители были в театре. Стравинский, «Oedipus Rex». Пускай прозвучит в концерте по желаниям слушателей – по их последним желаниям – финальная секвенция… или канон? Что там образует этот грандиозный заключительный раструб? Только самому не напеть, а без этого трудно… та… та… та…
А вдруг – все чушь, и я вернусь в Циггорн, – эта мысль во мне забрезжила, когда позади осталось изваяние древнегерманского воина, поражающего вепря. Еще немного, и начнется вполне обитаемая местность. А я иду – вепрь идет. Неужто после всего мне позволено мирно сесть с сосиской в вагон? Нет, не спеши планировать свой завтрашний день. А когда-то здесь из-за поворота на нас с Петрой прыгнул белый «ягуар»…
Меня обожгло светом фар. Нет, мне никуда не деться. Автомобиль несся с такой скоростью в меня, что возможности увернуться уже не было. Но зато оставалось достаточно времени, чтобы сочинить в голове весь этот роман и даже придумать недостающее завершение. Он выходит из положения: всего лишь несчастный случай – уголовщины никакой, мотивов никаких. Э… не сходится. Ведь он рискует уподобиться Брунгильде – а вдруг из меня ударит фонтан пламени, в котором мы оба сгорим. Следовательно, его последнее музыкальное желание – «Гибель богов», финальная сцена. Логично.
Огромные, как два прожектора, огни метнулись влево. Удар – потом треск. Все стихло. Треск, похожий на скрип половицы, повторился. Тишина. Потом повторился снова – тишина. Еще капельку, еще… И ствол ясеня обрушился на врезавшийся в него на полном ходу автомобиль, раскроив ему кабину. Я в порядке? Я не ранен? Какой-то человек, неведомо откуда здесь взявшийся со своей машиной, услыхав шум, поспешил на помощь. Не дожидаясь моего ответа, он кинулся к белевшему в темноте мертвому «ягуару». Вернувшись скоро, он сказал, что это, конечно, сердце… инфаркт за рулем… но я о’кей? Я не пострадал, да?
Он представился – на сей раз доктором. Немецкий доктор с немецкой фамилией. Только чего там, когда я его узнал. В прошлый раз он был скрипачом из Тель-Авива, расхваливавшим на все лады преимущества жизни в Германии. Мне стало смешно, я прыснул в кулак. Что со мной? Впрочем, у него в машине есть таблетка, которую он советует мне принять, это успокаивает. Я, давясь от смеха, сказал, что всегда рад следовать его рекомендациям.
Мы доехали до ближайшего телефона. Он позвонил. Я видел его беззвучно шевелящиеся губы за стеклом – не сомневаюсь, что и без стекла это оставалось бы немым фильмом. На полувопрос-полупредложение подвезти куда, ежели что, я решительно отказался. Дальше я с ним не поеду, нам не по пути.
Как и следовало ожидать, никакая полиция не появилась. Спасибо, что хоть телефон работал. Я прикинул, чей номер набрать. Выполнив «боевое задание», Петра небось уже давно отдыхала у себя дома. Звоню к ней – и прямо на нее. Не ждала? А у меня скверные новости: дядя Вилли скончался от расстройства, что не получилось у него то, что он хотел. А теперь пусть послушает меня внимательно – прежде только должна ответить мне на вопрос: ей очень не хочется быть соучастницей в том, что покойному дяде Вилли, несмотря на все его старания, так и не удалось? Я повторяю, я не слышу ответа: ей – этого – очень – не – хочется? Да или нет? (Нет…) В таком случае прямо сейчас – к своей швигермуттер она может даже не звонить, там все равно телефонный шнур вырван с корнем, – сейчас же пускай возьмет вернувшуюся по почте фотографию и отвезет ее в отель «Винтер Паласт». И там передаст госпоже Ирэне Лисовски. Без объяснений. Чю-ус.
Я устал. Я так устал, что, не имея сил идти, опустился прямо на траву, прислонясь к телефонной будке – наполненной, как соком цитрусовых, ярким светом (сок цитрусовых пришел в голову, потому что стало вдруг больно глотать). А собственно, какое мне дело до этого дирижера и его жены? Я поймал себя на чувстве полнейшего безразличия. Проверил, не рисовка ли. Нет, и незачем было отдавать эту фотографию кому-то. Себе надо было оставить, на память. Мне больше ничего не хочется доказывать им – Эсе, Ирине… Пошли они к черту.
Видимо, что-то сегодня случилось. Эта напасть оставила меня. Страх, что меня кто-то ведет, что все подстроено специально, – его как не бывало. Я снова волен принимать решения по своему выбору. Я расколдован… проверить, не исчез ли шрам? Я даже поднес руку ко лбу, но вспомнил о другом, и рука быстро опустилась в карман – за тем, «другим». Если я прав, то и письмо это на самом деле послано мне, оно шло ко мне сквозь годы и десятилетия – с такой мыслью я вскрывал конверт.
Да, мне… Но только отчасти, и потому полностью я письма не привожу. Я ни за что бы не предал гласности некоторые сделанные в нем признания. У них – иной адресат.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
