— Красноволосая демоница, — пробормотал Щур-Риор себе под нос.
По лицу Горностая было видно, что он лихорадочно ищет подходящее объяснение, после которого король потеряет всякий интерес к речи барона.
— Начнем с того, что он рехнулся… — сказал он первое, что пришло в голову, но Терн остановил его резким жестом и приказал:
— Вернуть его!
Однако дальнейшие попытки расспросить барона были напрасны: слова «демоницы» были последней связной речью, которую удалось от него услышать. Он, казалось, не мог понять, чего требует от него иноземный государь с темным, пронизывающим взглядом. «Он не в себе, совершенно не в себе, клянусь, он помешался у меня на глазах!» — повторял Горностай, останавливая неистовых антарцев, начавших было калить в камине железо. В конце концов старика оставили в покое, и он снова примостился в уголке на полу, подальше от людей и огня.
— Пр-роклятье, — тихо сказал Терн.
— Чем ближе мы к цели, тем запутанней и сложней дела, — отозвался Горностай. — И тем меньше наши собственные возможности. Остается только принимать все как есть… Кстати, барон развил любопытную теорию о том, что к происходящим в мире гибельным изменениям можно приноровиться и жить себе дальше. Жаль, что сам он не является живым подтверждением тому…
Он старательно уводил мысли короля подальше от Огненноволосой и ее слов.
Терн заметил это:
— Значит, барон спятил и несет чепуху?
Горностай закивал: совершенно верно — спятил и несет чепуху.
— А почему ты так волнуешься?
Горностай успел только промолвить: «Я не…»
— Женщина, передавшая мне послание через барона, знакома тебе! — жестко произнес Терн.
Горностай поколебался:
— Я предпочел бы с ней никогда не знакомиться, но увы…
— Кто она?
— Заклятый враг учителя. Именно по ее вине Таор Арнет сейчас отлеживается на постоялом дворе, вместо того чтобы сопровождать вас…
— Почему ты скрыл это?!
— Но ведь и учитель счел нужным не говорить вам о ней… Мы все равно с ней не встретимся, а вам, государь, лишние сведения ни к чему: многие знания — многие скорби, как известно.
— Что еще ты собрался от меня утаить, дабы уберечь от скорбей?
— Ничего, клянусь, ничего! Доверяйте мне, государь.
— Узнаю речи Таора. — Терн мрачно усмехнулся. — Ты прилежный ученик, Горностай.
— Я лучший его ученик! Потому что единственный… Простите, я пошутил не к месту.
Однако с извинениями он опоздал. Терн, не вставая с места, сделал едва заметное движение, вроде бы даже не коснувшись Горностая, тот сдавленно вскрикнул и рухнул на пол.
— Таору Арнету я доверяю как самому себе. Ты его ученик, но не он сам.
Горностай, скорчившись, тянул сквозь стиснутые зубы воздух. Арника бросилась было к нему, но Терн гаркнул: «Прочь!» Слово полетело в нее, как нож. Она остановилась и опустилась на пол, не сводя с короля умоляющих глаз.
— Что вы творите… — простонал Горностай.
— Указываю забывшемуся сопляку его место.
— Отпустите…
— Я тебя не держу. — В доказательство король поднял руки.
Горностай закричал.
Арника заметила издевательскую усмешку Терна. Какая-то чужая это была усмешка, лицо еще не привыкло к ней. Арника вскочила, спотыкаясь, подбежала к королю и вцепилась в его руку.
— Тебе нельзя быть таким, нельзя! — заговорила она вслух.
Терн обернулся к ней, и Горностай выдохнул с облегчением.
— Перестань мычать и ступай отсюда. Не подходи без зова! — Король разжал ее пальцы.
Арника закусила губу, когда он отодвинул ее от себя. Она заглядывала в черноту его глаз и не видела ничего — только ровное темное пламя.
Горностай, шмыгая носом, сел, оперся спиной о скамью и прикрыл лицо ладонью.
— Я должен знать все, что знаешь ты, Горностай. Этим ты докажешь, что верен мне и своему учителю, — холодно молвил Терн.
Горностай пробормотал из-под ладони:
— Я верен вам и учителю. Но скоро, может статься, верность учителю и верность вам будут несовместимы…
— Вот как?
— В Королевской Книге, в разделе о Великом Заклятье, сказано: «Десятое бедствие — неправильное соотношение высшего и низшего. Могучие властители утрачивают мудрость и благородство души…»
— «…А презренным смердам становятся подвластны великие деяния», — закончил Терн. — Я знаю наизусть эти окаянные каракули.
Горностай поднял на него покрасневшие глаза:
— Я думал, что все обошлось, и ничего страшного нет в том, что какую-то часть пути от постоялого двора вы проделали в одиночку, без Таора, без Арники. Но теперь вижу, что с вами что-то произошло… Вы непохожи на себя. Насколько я знаю, Терну Антарскому никогда не приходило в голову ставить людей на место таким способом. — Он осторожно приложил руку к виску, потом к груди. — Это далеко не вся ваша сила и не все ваши возможности, ведь так?
Не удостоив его ответом, Терн обратился к Арнике:
— Я сказал — отойди. Сейчас ты не нужна.
И тут Арника поняла, что ни в коем случае не должна исполнять приказание. Это как давеча с Таором — нужно не просто находиться рядом, а быть с ним мыслями и сердцем. Тогда оплошала, а теперь уж меня никто не собьет, подумала она и устроилась на корточках напротив Терна, глядя на него снизу вверх.
— Ты мешаешь, — сурово сказал Терн.
Правильно, мешаю. Мешаю Великому Заклятью изуродовать тебя окончательно, подумала она.
— Однажды вы видели ее глазами и мысли у вас были общие, вы знаете, что это такое, — сказал Горностай негромко. — Эта девочка — единственный человек, который поможет вам вспомнить, каким вы были прежде. Но вам трудно, государь. Сейчас вам гораздо проще поступить, как советует Огненноволосая, — пойти убить кого-то там… Она, злодейка, это знает и рассчитывает, что в отсутствие Таора никто не сможет убедить вас в том, что вы не правы.
Он говорил еще что-то, Арника уже не слышала. Она вспоминала наполненные ветром равнины, город с золотыми башнями и высокие чужие звезды, алые полосы заката над высоким берегом — все, что видела когда-то в воспоминаниях Терна о тех временах, когда Великого Заклятья еще в помине не было. Может быть, сейчас он и забыл об этом, но она-то помнила, и еще она помнила о том, как сделать память общей на двоих.
Терн отстранился, будто увидел ее впервые. Чужое выражение уходило с его лица. Он надолго замолчал, будто задумавшись, потом медленно произнес:
— Прости, Горностай.
Тот длинно-длинно выдохнул и устало ответил:
— Охотно, ваше величество. А сейчас, с вашего разрешения… Я должен прилечь. Дьявольски трудный день сегодня.
