Я развела руки в стороны. Комнату снова озарял лишь обычный утренний свет.
— Это уникальный, особый дар.
Джастин сглотнул и ничего не сказал.
— В течение дня тебе ничего не грозит, — сообщила я, стараясь успокоить его. — Если мы по каким бы то ни было причинам расстанемся, часов в пять-шесть непременно запирайся в каком-нибудь помещении с крепкими дверями и запорами.
На руках у него снова проступили мурашки. Взгляд метнулся к окну, к отсветам зари над зеленью деревьев.
— Сейчас утро, — промолвил он. — Все изменилось.
Так оно и было.
Глава 29
Мне потребовался почти час на то, чтобы убедить Джастина проводить день как обычно, точно он меня и в глаза не видел.
— Я встречусь с тобой на тренировке по лакроссу. В лесу, что отделяет поле от пляжа. Подойди к опушке, а я тебя сама увижу.
В то утро, покидая его жилище, я старалась сделаться как можно незаметнее и непригляднее. Надела Джастинову черную бейсболку, черную футболку и джинсы. Каждые несколько минут я ощупывала карман джинсов, чтобы убедиться, что запись обряда в безопасности и на прежнем месте. Было всего только шесть утра, и я знала: кампус в это время практически безлюден.
С веток деревьев вдоль мощеных дорожек сыпались вишневые лепестки. На лужайках цвели тюльпаны и маргаритки, а трава была еще зеленее, чем всегда. Я миновала оранжерею — сейчас она буквально лопалась от зелени и цветов.
Покуда Джастин принимал душ и готовился к новому дню, я хотела увидеть еще кое-что. Хопперовскую башню. Нельзя сказать, чтобы за все три месяца в Хатерсейдже я совсем не думала о Тони — напротив. Хотя, конечно, это было очень опасно: я рисковала полностью потерять самообладание и явить братству свою подлинную природу. Приходилось вести отчаянную борьбу с самой собой, чтобы не вспоминать ни его, ни Джастина буквально на каждом шагу.
Придерживаясь рукой за деревянные перила знакомой винтовой лестницы и время от времени останавливаясь, чтобы выглянуть в маленькое квадратное окошко, я поднималась в художественную мастерскую. Сердце сжимала тупая боль. Я не ощущала ни шероховатого дерева под рукой, ни прохлады воздуха в башне. Лишь знала: здесь, у меня под ладонью, находятся перила, а вокруг воздух. Но не чувствовала ничего, совсем ничего.
Наконец, поднявшись в башню, я переступила порог мастерской. Мой портрет все еще висел здесь, ровно на том же месте, что и зимой. Подойдя поближе, я остановилась перед ним, остро ощущая запах каждого ингредиента, входящего в состав красок. Теперь, став вампиром, я могла отличать краски по запаху. В земле было больше аммиака, чем в красной. Кисти пахли чистотой, как мыло. В деревянной стене за картиной было ровно пять тысяч пятьсот шестьдесят четыре трещинки. В последние дни зрение и обоняние у меня очень обострились, до невыносимости, так что это стало для меня источником еще одной боли.
Я поглядела на портрет, дивясь тому, с какой аккуратностью Тони изобразил мышцы у меня на спине, изгиб губ. И татуировку у меня на плече. Летящий почерк Рода. А мои ресницы! А золотистый оттенок кожи.
Топ-топ, топ-топ. Кто-то поднимался по лестнице в башню. Звук получался чуть неровный — на правую ногу приходился чуть больший вес, чем на левую. Я тут же вспомнила Тони и его разные ботинки. А через миг он уже стоял в дверном проеме.
Увидев меня, он ахнул, но так тихо, что обычный человек ничего не услышал бы. Я стояла все так же спиной к нему, лишь чуть-чуть повернула голову, чтобы он понял: это действительно я. Он во все глаза смотрел на меня, даже спиной я чувствовала его пристальный, горящий взгляд. Обычные люди не видят окружающей вампира ауры, но могут ее почувствовать.
В башне было тихо-тихо. Слышался лишь шорох ветерка, влетающего в открытые окна. Дуновение — и снова полнейшая тишина.
— Род Льюин, — промолвила я наконец.
Тони не шелохнулся.
— Он стал вампиром в четырнадцатом веке. — Я не отводила глаз с портрета. — А до того был рыцарем ордена Подвязки. Братства, учрежденного королем Эдуардом Третьим.
Тони подошел ко мне и встал рядом. Мы вместе смотрели на портрет — но только не друг на друга.
— Это он сказал: «Кто замышляет зло, уже злодей». Именно он изображен и на гравюре, и на фотографии. Он умер в сентябре.
Я покосилась вправо и встретила взгляд Тони. Глаза его расширились, жадно изучая мое лицо. Должно быть, его пугала моя вампирская внешность: закрытые поры, светящаяся аура. Должно быть, я казалась ему сверкающим призраком. Синева моих глаз теперь уподобилась морскому стеклу, твердому и плоскому. Тони с трудом сглотнул и посмотрел мне в глаза. Даже в полутемной комнате зрачки у меня были совсем крошечными, как у кошки на ярком солнце.
А я так же жадно смотрела на него — впервые за четыре месяца, что прошли с тех пор, как он танцевал с Трейси на зимнем балу. Он ничуть не переменился, разве что подстригся короче, да сережка в ухе стала еще тяжелей. Теперь мочка уха у него оттянулась еще сильнее.
Я снова посмотрела на портрет, на сей раз обратив внимание на то, как точно и верно Тони изобразил мое плечо, не упустив даже крохотную ямочку. Я чувствовала исходящую от Тони энергию, его тепло, мельчайшее его движение. Я не боялась его — сам он был озабочен, но не испуган.
— Род рассказывал мне, что давным-давно, когда на земле только появились первые вампиры, мы были лишь трупами, наполненными кровью. Рабами и жертвами создавшей нас черной магии. — Я ненадолго умолкла и снова посмотрела на Тони. — Однако мы эволюционировали, как и все в мире.
Мы улыбнулись друг другу. В наступившей тишине я еще немного полюбовалась собой прежней. И уже повернувшись к выходу, бросила через плечо:
— Кто посмеет судить проклятых?
— Так что же? — окликнул меня Тони. — Ты просто так вот возьмешь и уйдешь?
Я снова повернулась к нему. Он не сводил глаз с портрета.
— Я пришла рассказать тебе правду, которую должна была рассказать уже много месяцев назад.
— А тогда ты тоже была вампиром?
— Нет, я снова стала вампиром в декабре, после того, как покинула Уикхэм.
Тони сглотнул. Я шагнула к нему, однако, когда мы оказались почти вплотную друг к другу, он наконец испугался, отшатнулся назад. Я положила обе руки ему на плечи и поглядела прямо в лицо.
— Посмотри на меня, — прошептала я, выпуская клыки.
Не такие уж и длинные, скорее даже совсем короткие, но все равно смертоносные.
Тони уставился себе под ноги.
— Смотри на меня, — повторила я.
Взгляд Тони скользнул от моих ботинок на пол, потом на миг — мне в глаза, а потом снова на пол.
— Ты заслужил правду. Обо мне, о Роде, обо всем.
