– Ты искал меня?
– Да. Могу я присоединиться?
– Конечно. У нас тут с Реджинальдом и По мужской разговор.
Отец кивнул:
– Тебе всегда нравилось разговаривать с животными.
Он, хмурясь, осмотрел участок вокруг дерева и, достав из кармана белоснежный платок, положил его на землю. Затем, к изумлению Натана, отец осторожно сел на квадрат льняной ткани. Немного поерзав, он удобно устроился и откинулся на ствол дерева. Помолчав несколько секунд, отец спросил:
– Продолжишь сегодня поиски драгоценностей?
На днях Натан рассказал отцу примерный план того, как он надеялся отыскать пропажу.
– Да, сразу после завтрака.
– Я бы предложил помощь, – сказал отец с неловкостью в голосе, – но не могу уйти, оставив леди Делию в одиночестве на весь день. А предлагать ей такую трудную поездку тоже никуда не годится.
– Конечно, я понимаю.
Честно говоря, Натан был даже благодарен, потому что слишком дорожил чудесными часами, которые проводил наедине с Викторией.
– Но вот леди Виктория, с тобой, без сопровождения...
– Я обещал ее отцу, что буду оберегать ее. Я не смогу делать это, если она останется одна в доме или в лесу.
– Да, возможно. Тем более когда вы вдвоем на просторе, а не в карете и плотно прижавшись друг к другу...
– Вот именно.
Натан заметил, что отец не предложил, чтобы Виктория осталась дома с ним и с тетей. Ему стало любопытно, чем отец и леди Делия занимались, пока были одни.
– Какие у тебя планы на сегодня? – спросил Натан.
– Я обещал Делии, в смысле леди Делии, поездку в Пензанс.
– Уверен, ей очень понравится. Очень милая женщина. Умная, интересная и веселая.
Боковым зрением он заметил легкий румянец, проступивший на щеках отца.
– Да, она такая. И мне кажется, ее племянница унаследовала все эти качества.
Виктория действительно обладала всем этим, и не только. Она была редкостью необыкновенной, ни на кого не похожей. Каждый день он узнавал что-то новое о ней, и очередное познание усиливало его любовь и восхищение. Черт возьми, его очаровывала даже ее неправота. Как она начинала бормотать, когда нервничала, и какой упрямой была! Она настаивала на том, что истории Шекспира следует пересказать, но со счастливым концом. Он твердил ей, что так не может быть, ведь «Гамлет» и «Ромео и Джульетта» – это трагедии, но она и слушать не хотела. Но все, что ее раздражало, делало ее еще прекраснее.
Воцарилась тишина, затем отец сказал:
– Она тебе нравится.
– Мы стали друзьями.
– Твои чувства гораздо глубже, чем просто дружба, Натан.
– С чего ты взял?
– Ну, я еще не окончательно поглупел. Я вижу, как ты смотришь на нее.
Натан попытался безразлично пожать плечами:
– Даже если так, почему тебя это беспокоит? Я уже в состоянии сам принимать решения.
– Как раз это меня и беспокоит.
– Почему? Боишься, что я выставлю себя дураком? – спросил Натан, тщетно скрывая горечь в голосе.
– Нет, опасаюсь, что твое сердце разбито и ты страдаешь. Это ни с чем не сравнимая боль, которой я никому не пожелаю, особенно собственному сыну.
Снова повисла тишина, и Натан постарался скрыть свое удивление.
Отец добавил мягко:
– Тебе кажется, что я не знаю, о чем говорю. Но поверь, я опираюсь на собственный опыт. – Он взглянул украдкой на сад, затем снова посмотрел на Натана. – Смерть твоей матери потрясла меня. Я очень ее любил. Она пленила меня с первого взгляда.
Это ощущение благодаря Виктории Натан прекрасно понимал.
– Боюсь, в день ее смерти я был так сильно погружен в собственные переживания, что мало думал о тебе, прости меня.
Отец кивнул:
– Разбитое сердце – это ни на что не похожая боль. Поэтому прошу, сделай все, чтобы с тобой такого не случилось.
Натан смутился. Никогда еще у него с отцом не было такого разговора. Он спросил осторожно:
– Ты считаешь, что если мне нравится женщина, нужно признаться ей в своих чувствах?
– Черт возьми, Натан, хватит ходить кругами вокруг одного и того же! Я не в том возрасте, чтобы терять время. Если тебе нравится леди Виктория, так пойди и скажи ей об этом!
Натан удивленно поднял брови.
– А разве не ты буквально неделю назад утверждал, что мой брат или Гордон или те два лондонских щеголя – словом, кто угодно с титулом и деньгами, гораздо лучше подходят ей?
– Вообще-то – нет. Потому что я уже не тот, что был неделю назад.
– А что это значит?
– Что за последнюю неделю я открыл в себе очень много важных и, честно говоря, неожиданных вещей. Они касаются не только меня самого, но и моей жизни, моих желаний. Впервые за очень долгое время я чувствую в себе прилив энергии и... молодости.
Натан вдруг понял, что нашел объяснение тому, что происходило с его отцом всю неделю. Он был расслаблен, много смеялся, рассказывал забавные истории, и Натану нравилось, что между ними наступило потепление. Он заметил перемены, но, поглощенный Викторией, не заострял на них внимания.
– А чему ты приписываешь свое омоложение?
– Я очень много работал над собой, что стало результатом дружбы с леди Делией. В доме снова появились люди, и это помогло мне понять, каким одиноким я был. И очень много удовольствия мне принесла возможность общения с человеком моего возраста. Леди Делия знает буквально всех и вся, поэтому у нас толпа общих знакомых. Ты же понимаешь, я не иду в ногу со временем, а она рассказала мне о людях, связь с которыми я уже давным-давно потерял. Было потрясением узнать, что многие из моих знакомых пэров, ровесники или моложе, тяжело больны, а кто-то уже умер. – Отец покачал головой и продолжал: – Должен признаться тебе, это дало мне неприятное ощущение того, что я и сам не бессмертен и должен быть благодарен за все, что имею, включая здоровье. Жизнь слишком прекрасна и коротка, чтобы упускать возможности. Или оставлять ошибки неисправленными. – Он глубоко вздохнул. – Я хочу, чтобы это отчуждение между нами прекратилось, Натан. Я не дал тебе объяснить, что же произошло в ту ночь, когда ранили Колина и Гордона. Вместо этого я осыпал тебя вопросами и обвинениями. В свое оправдание могу лишь сказать, что меня потрясла не только стрельба, но и причастность к этому моих сыновей. Я не верил в тебя, и, хоть мы не всегда соглашались друг с другом, мне все-таки стоило помнить, какой ты человек, а не твердить, что ты поступил бесчестно.
Эти тихие слова растрогали Натана, и впервые за три года боль и чувство, что его предали, покинули его. Он посмотрел на отца, который серьезно продолжал:
