— Да за это её, убить мало! Пойду, разнесу бл-й дом!
Он вскочил с кровати, схватил, со стола, кухонный нож и выбежал из дома. Окна, в норинском вертепе, ярко горели. Михаил, изо всех сил, постучал в стекло. Показалась голова Ленки.
— Открывай, падла! Счас я тебе устрою!
К удивлению, Зая, как ни в чем не бывало, открыла дверь. Одета была в спортивный костюм.
— Проходи, гостем будешь! — произнесла совсем обыденно.
— Ты одна?
— Нет. У меня мужчина. Могу познакомить.
Вместо того, чтоб броситься убивать ненавистного хахаля, Михаил, почему-то, успокоился. Может, невозмутимый тон Заи, подействовал на него. Зашел в дом.
Пьяный хахаль дрыхнул голым, едва прикрывшись одеялом. Ленка села рядом на стул, протянула пачку сигарет.
— Кури. Как дела у волка-одиночки?
— Нормально. А ты, смотрю, балдеешь от активной сексуальной жизни!
— А, надоело уже… Че, пьешь всё? Только отлечился, и опять за старое?
— Хочу — пью. Тебе-то что? Долго еще будешь, бордель здесь устраивать? — муж поражался своему бесстрастному голосу.
— Это моё личное дело, — спокойно ответила Зая. — Смотрю, — совсем даже не ревнуешь…
— Дак я, уже и не люблю, — соврал он. — Закончилось всё давно…
— Не любишь? — как-то сразу, смешалась Ленка. — Да и ты, блин, не нужен шибко! У меня мужиков сейчас — прорва!
— Ну и что? Что из этого? Чего добилась, кроме дурной славы?
— А вот нравится, и точка! Ты ведь тоже гуляешь!
— В больнице-то?.. Короче, я пошел. Всё равно, — мы отсюда выселим. Так что, не старайся досадить. Насквозь тебя вижу. Страдаешь и бесишься от бессилия…
— Пойдем домой? Я же, по-прежнему, люблю… — внезапно, тихо прошептала Ленка.
— Нет. Теперь уже всё. Шанс навсегда потерян…
— Тогда убирайся! Ненавистный! Убирайся вон! — крикнула Зая так, что хахаль проснулся, подняв пьяную рожу. Потом, опять уткнулся в подушку.
— Всю жизнь, ведь испортил! Ну, сволочь, еще отомщу за себя!
— Жаль тебя, дуру. Ни хрена ты не сделаешь… — бросил Михаил. — Как шмоналась по разным мужикам, так и будешь, всю жизнь, шмонаться, униженная и оскорблённая, блин! Без детей и крова, продавая свой жалкий прибор. Это — жизненный сценарий. В общем, пока…
Встал и, пошатываясь, вышел, чувствуя моральную победу. Но оказавшись дома, вновь и вновь, мучительно, стал прогонять в мозгу всю их совместную, с Ленкой, жизнь. Его переполняли и ревность, и стремление быть с любимой, и жуткое чувство одиночества, и неспособность что-либо изменить…
2
На следующий день, неожиданно для всех, начался запой у Игнатия Ивановича. Впереди была уборка картошки, — посему, тем более, было странно, что он, такой хозяйственный мужик, вдруг запил. Соседи не догадывались, что виной тому, стали переживания за сломанную жизнь сына, его пьянство, за проститутку сноху; стыд перед соседями и мужиками из цеха, где подрабатывал.
Мать сразу приняла меры: убрала новое покрывало с дивана, сняла дорожку и ковры с пола, потому что всё это, сразу бы превратилось в негодное состояние, от мочи, блевотины и грязи. Уже на второй день, Игнатий Иванович валялся, как свинья, и дико выкрикивал, в пьяном угаре, чтобы его похмелили. Находиться рядом с ним, было невыносимо. Выпив почти полный стакан водки, алкаш забывался на 20–30 минут, а потом, вновь начинал, орать благим матом. Ползал на карачках по комнате, опрокинул бак с запасённой водой. Мать постоянно сменяла одежду, бегала за «пойлом».
Остановить запой было, практически, невозможно. Пьяным, Игнатия Ивановича, в больницу не брали. Для сего нужно было, не только протрезвиться (а он не желал этого), но еще, и взять, лично, направление в наркодиспанцере на лечение. Поэтому оставалось только ждать, когда алкаш сам, напившись, изъявит желание, прекратить добровольное сумасшествие. Мать пока, перешла жить к Михаилу, у которого тоже, шел запой, но не в такой тяжелой форме…
— Вставай, утро уже. Пойдем к отцу, в тот дом. Надо опохмелить его, а тебе прекращать пьянку! В огороде, кое-что сделаем…
Игнатий Иванович, потерявший облик человека, опухший, обросший щетиной, лежал в луже собственной мочи, и стонал: «Налей!».
— Пьяный еще совсем. Миша, сбегай, купи водки и пива…
Отца опохмелили, и он, казалось бы, отключился, заснул. Сами пошли в огород, убирать кабачки.
Через некоторое время, Михаил забежал в дом, выпить воды. Батя спал. Подошел поближе, всмотрелся — не дышит! Не может быть! Нет, вроде, спокойно спит на боку… Стал трясти за плечо. Никакой реакции! Даже не застонал! Сын похолодел. Умер… Неужели умер?! Он, со всех ног, бросился в огород к матери.
— Отец че-то не дышит! Трясу — не реагирует!
Мать, чуть не выронила лопату, закричала:
— Срочно звони в «Скорую» и в милицию! Ах, боже мой!
Вбежавши в дом, пощупала пульс у мужа. Потрясла.
— Умер! Вызывай, я сказала! Тёткам звони! Что стоишь.
Михаил бросился на улицу…
Когда вернулся, мать плакала над застывшим телом бати. Рядом за столом, сидела Юлька, тупо уставившись в пространство.
«Как же так?! — подумалось ему. — Буквально, час назад опохмелился, еще был жив, дышал, а сейчас отца не стало? Горе-то, какое…».
Михаил подошел к мёртвому и накрыл покрывалом. Стало плохо. «Давление поднялось!». Перешел в смежную комнату и лёг на живот, закрыв лицо руками. Ужас от трагедии, не проходил.
Вскоре, прибыла «Скорая», а потом, милиция. Констатировали смерть; лейтенант составил акт. Приехали тётки с мужьями, а затем и катафалк. Двое служителей бюро, положили тело на носилки, отнесли в машину. Увезли.
Всё происходило, как во сне. Ни мать, ни Михаил, ни родственники еще не осознавали страшную беду, свалившуюся на них. Все были, в каком-то очумелом ступоре.
— Ты уж, Миша, не пей, пока отца-то будут хоронить, — подошла одна из тёток. — И кто думал, что вот так, в таком не старом возрасте, погибнет от водки… Матери-то, матери каково…
…Через день, тело забрали из морга. Отец был крещеный татарин, но мать решила, хоронить его по-мусульмански. Поэтому, полагалось омовение. Мулла попросил Михаила, подавать кувшины с тёплой водой, но ему опять стало плохо, и за дело взялся двоюродный брат.
Потом, отца завернули в специальную белую ткань и новое покрывало. Мулла, при собравшихся родственниках, прочитал молитву, и вскоре, процессия из двух автобусов поехала на кладбище.
«Как быстро всё закончилось… — отметил про себя Михаил. — Сейчас зароют, и нет человека, — ни его стремлений, ни идеалов, ни опыта. Ничего…».
Тело опустили в могилу. Мать еле стояла, сын поддерживал, обняв за плечо. Опять молитва, и яму засыпали землей…
