– Гадство, в бассейне и в душе вода ледяная! – возмущенно кричала она в телефон. – Какой-то котел сломался. Если завтра не наладят, буду требовать скидку на следующий месяц.
Подойдя к комоду, дама бросила полотенце в квадратное отверстие. Глубоко оно не провалилось: корзина была уже полна. Недовольно цокнув языком, дама зашагала к лестнице, громко жалуясь в телефон.
– Остается подойти, взять ее полотенце – и готово: можно обвинять ее в убийстве, – подытожил Саймон.
Чарли понимала, что он прав. Гипотеза Саймона вполне правдоподобна, однако вовсе не обязательно все так и было.
– Саймон, ты девственник? – спросила она.
35
2 октября 2003 г., четверг
Я на кухне, в кулаке сжимаю кассету. Не верится, что мой отчаянный блеф подействовал. Дэвиду и на миг не пришло в голову, что я блефую. Моя сумочка по-прежнему на стойке, рядом лежат ключи, мобильный и наручные часы. Все конфискованные вещи. Беру часики и надеваю на руку. Даже как-то странно, что не завыла сигнализация. Раздумываю, убрать ли кассету в сумочку, где-нибудь спрятать или вообще уничтожить. Вдруг слышу сзади чье-то дыхание.
Крепче сжав кулак, оборачиваюсь. В полушаге от меня стоит Вивьен в белой шелковой пижаме и длинном синем халате. Кажется, собирается протянуть ко мне руку. Лицо Вивьен лоснится от ночного крема – самого лучшего из салона красоты в «Уотерфронте».
– Что ты тут делаешь? – спрашивает Вивьен.
Обычно я не спускаюсь вниз, после того как свекровь ляжет спать. Дэвид тоже. Она не может уснуть, если знает, что кто-то еще не угомонился. Это одно из неписаных правил «Вязов». Я нарушила привычный режим, и Вивьен почувствовала угрозу.
Решив использовать ее же тактику, я отвечаю вопросом на вопрос:
– Волнуетесь насчет завтра?
Вивьен обескуражена: как я посмела совать нос в ее переживания? В этом доме спрашивает всегда она.
– Мне легче, – продолжаю я, и сердце бьется уже в горле. – Я-то знаю, каким будет результат анализа. А вам, должно быть, тяжелее: ожидание, неопределенность.
Если бы не моя победа над Дэвидом, я бы не осмелилась так говорить. Во мне словно вдруг затеплилась вера в себя – пусть еще слабым и тусклым огоньком.
Вивьен гордая женщина, и ей трудно стерпеть, когда посторонние видят ее в затруднении.
– Я скоро все узнаю, – отвечает она, кривя губы в подобии улыбки. Затем, будто опомнившись, что выказала растерянность, добавляет: – Дэвид – мой сын, и я ему верю. А ты, Элис, последнее время не в себе. Сама знаешь.
– Если вы верите Дэвиду, почему называете ее просто «ребенком»? Вернувшись из Флориды, вы ни разу не назвали девочку Флоренс. Даже не нянчите ее. Словно боитесь дотронуться.
Вивьен нервно облизывает губы и снова пробует улыбнуться, но теперь сделать это еще труднее:
– Просто я стараюсь быть тактичной. Не хочу тебя расстраивать.
– Неправда. Что-то мешает вам отмахнуться от моих слов, и этого вы не станете отрицать. Флоренс – моя дочь. Вам-то известно материнское чувство. Меня вы тоже всегда любили, мне тоже доверяли. А Личико называете «ребенком», потому что не знаете, откуда взялась эта девочка, – так же, как и я. Вас страшит завтрашний день. Ведь очень скоро вы встанете перед фактом, с которым я столкнулась в прошлую пятницу: Флоренс исчезла. Сейчас вы отказываетесь это признать, но придется.
– Бред сумасшедшей, – фыркает Вивьен. На ее стиснутых кулаках проступают толстые, как веревки, жилы.
– Я буду скучать по этой малышке, – шепчу я, – когда придется ее вернуть.
– Вернуть? – Вивьен смотрит озадаченно.
– А как же? Отдать полиции, – поясняю я. – Нам ведь не позволят оставить ее у себя. Заберут, и тогда у нас вообще не будет ребенка.
У меня дрожит голос.
Вивьен бросается ко мне и сильно толкает обеими руками в грудь. Вскрикнув от неожиданности, я теряю равновесие. Падаю и плечом ударяюсь о плиту. Пару минут не могу шевельнуться от боли и, свернувшись, лежу на боку.
Вивьен склоняется надо мной. Чувствую запах ее крема: густой ландышевый аромат. Лицо сальное, белое, будто у призрака.
– Ты сама во всем виновата! – орет Вивьен.
Этот безудержный гневный крик изумляет меня еще больше, чем внезапный наскок. Никогда не слышала, чтобы она так визжала.
– Что это за мать?! Уходит и бросает новорожденного ребенка, а его потом крадут! Что ты за мать?!
Ее лицо надвигается на меня, распахнутый рот – как темная пещера. Меня обдает запахом мятной зубной пасты. По спине ползут мурашки: я боюсь эту женщину.
Через секунду ее уже нет. Лежу на кухонном полу, по-прежнему сжимая в подрагивающей руке диктофонную кассету.
36
10.10.03, 10:00
– Разве сегодня первое апреля?
Со стуком поставив кружку, инспектор Джайлз Пруст взял в руки свой ежедневник и, на потеху Чарли и Саймону, с озадаченным видом уставился в него.
Чарли обратила внимание, что ежедневник опять из благотворительного фонда безруких художников, где работала жена инспектора. Они в прямом смысле безрукие, объяснил Пруст пару лет назад, держат кисть ногой или ртом.
– Нет, сэр, – ответила Чарли на вопрос инспектора.
– Мне тоже так показалось. Выходит, это не просто дурацкая шутка? Вы в самом деле хотите, чтобы я транжирил наши скудные средства на обыск в «Вязах» из-за дамской сумочки?
– Да, сэр.
– Вы что, в сауне это придумали? В последние дни вы слишком часто бываете в подобных заведениях. Уотерхаус?
Саймон поерзал на стуле. «Скажи хоть что-нибудь, остолоп. Выложи им, что ты узнал».
– Что там вообще происходит – в этих фитнес-клубах?
– Плавают, сэр. Есть еще тренажеры и спортзал. Джакузи, сауны, парные. Некоторые с холодными бассейнами.
– С холодными?
– Да, с ледяной водой. В них ныряют сразу из парной или сауны, – пояснила Чарли.
Пруст покачал головой:
– Сперва парятся, потом в ледяную воду?
– Считается, что полезно для кровообращения.
– А джакузи – это когда сидишь в теплой воде с пузырьками?
Чарли кивнула:
– Отлично расслабляет.
Пруст поглядел на Саймона:
– Вы увлекаетесь этими глупостями, Уотерхаус?
Чарли, как всегда, подмывало ответить за Саймона. Однако она удержалась. Нечего бросаться на амбразуру, это не ее парень. Пусть отбивается сам, как и все остальные.
– Нет, сэр, – четко отрапортовал Саймон.
– Очень хорошо.
