– Вы отказались от собственного ребенка. Это самая виртуозная ложь на моей памяти.
– Но я же не врала! Это было пыткой для меня! – Мои глаза наполняются слезами. – Знаете, что было страшнее всего? Вообще самое ужасное? Уничтожать фотографии – все снимки Флоренс.
Это самый настоящий кошмар: когда я открыла заднюю крышку фотоаппарата, я будто не свет туда впускала, а кромешную тьму.
– Но я это сделала. Саймон, так было нужно! Меня словно охватила… какая-то сила, и я просто не могла этого не сделать.
– Вы лгали мне, а я вам верил.
Я могла бы спросить: тогда почему я этого не видела? И почему вы ни разу не сказали: «Я верю вам»?
– Постарайтесь понять мой поступок.
– А чем же я, черт возьми, сейчас занимаюсь? И, судя по всему, немало в этом преуспел. Но кое-что по-прежнему не укладывается у меня в голове.
– Саймон, детали не важны.
– Только детали и важны! Зачем вам понадобились все эти бредни про Мэнди Бакли из родовой палаты? Почему вы просили меня найти отца Дэвида?
– Потому что он был женат на Вивьен, и они разошлись! Он так торопился сбежать, что полностью порвал с сыном. Чтобы поддерживать связь с Дэвидом, ему пришлось бы общаться с Вивьен. Я предположила – пусть ошибочно, – что этот человек должен знать, какова на самом деле Вивьен, и, прочитав в газетах про убийство Лоры Крайер, он задумался…
– Значит, мы должны были его найти, чтобы он рассказал про Вивьен?
– Да.
– Ясно.
Саймон несколько присмирел.
– Ну, это я и сам мог бы понять. А Мэнди?
Я смущенно пожимаю плечами:
– Раз уж надо было убедить всех, что ребенка подменили, требовались хоть какие-то версии, так ведь? Я запаниковала. У меня… все перемешалось в голове.
– Пока вы несли всю эту чушь, доверие к вам резко падало. Отчасти из-за этого…
Он замолкает, чуть краснея.
– Из-за этого вы мне не верили?
Кажется, я отыграла одно очко.
– Саймон, вы постараетесь не сердиться на меня? Попробуете понять?
Я и сама все еще пытаюсь себя понять. Непросто будет связно все изложить. Знаю лишь, что был младенец по прозвищу Маленькое Личико. Девочка с идеально круглой головкой, голубыми глазами и млечными пятнышками на носу. Чья она – бог весть.
Саймон поднимается.
– В чем-то я могу защитить вас, – говорит он, – но не во всем. Даже с учетом смягчающих обстоятельств, вы похитили дочь у отца и намеренно водили полицию за нос. Отчасти вас может оправдать послеродовая депрессия, но… я не могу гарантировать, что делу не дадут ход.
Он прячется за казенной фразеологией. Это уже не Саймон Уотерхаус, а сама машина правосудия.
– А что же с нашей дружбой?
Одновременно я спрашиваю себя: есть ли хоть какая-то дружба? Может, эта связь между нами тотчас испарится, едва исчерпаются общие дела. Но Саймон проник в мое сознание, как никто и никогда не проникал. Пожалуй, непросто будет его оттуда вытряхнуть.
– Будем ли мы дружить?
Саймон молчит. Мы смотрим друг на друга. Не знаю, о чем он думает. А я думаю, что мы оба никогда не узнаем ответа на этот вопрос. Навсегда останется недосказанность, оборванные нити: что-то недорешилось, что-то не сладилось. Флоренс явилась в несовершенный мир. Настанет время, и придется признаться ей, что я далеко не все могу объяснить, да и сама она тоже не всему найдет объяснение. Но вместе мы станем нащупывать дорогу в неясное будущее. Главное, что у меня есть она, а у нее – я.
