Сахар поворачивает голову, и его взгляд падает на тело, распростертое у его ног. Он понимает, что это тело мешает ему. Встает, наклоняется над безжизненной массой и обмакивает палец в кровь. Подносит к губам и, похоже, наслаждается вкусом. Потом возвращается на место и садится.
— Уберите это отсюда и принесите мою ризу и ужин! Я голоден.
За несколько секунд двое мужчин и три женщины накрывают перед ним стол. Через одну из небольших боковых дверей в крипту входят две девушки-подростка. Одна несет легкий черный стихарь и красную епитрахиль. С бесстрастным лицом. Вторая, чья голова покрыта капюшоном, несет ризу из хлопка. Обе встают в двух метрах от Сахара, у него за спиной. Тексье бросается осматривать то, что они принесли, и быстро обыскивает их на случай, если они спрятали в одежде оружие. Простая формальность, которая превратилась здесь почти что в церемонию.
Сахар хочет, чтобы за его безопасностью следили постоянно. Не потому, что он действительно чувствует угрозу: ему пришлось столкнуться с приступом безумия всего однажды, когда один из подданных, потрясенный гибелью двух своих дочерей в зале генетических экспериментов и охваченный совершенно неоправданным бешенством, попытался задушить его. Однако следует признать, что личный досмотр помогает поддерживать благотворную напряженную атмосферу, способствует утверждению культа и усилению власти. Иногда он, не торопясь, делает это сам — в показательных целях.
Но сейчас у него нет ни времени, ни желания заниматься этим. В зале недостаточно народа. И его покинула Иезавель.
Когда Тексье заканчивает, две обращенные подходят ближе и начинают раздевать Хозяина. Та, что помоложе, протирает каждый сантиметр обнаженной кожи белой епитрахилью. Просьба о божественном прощении, омовение тела перед приемом пищи. Беззвучная гигиеническая молитва перед удовлетворением низкой телесной потребности. Обвисшая кожа старика вызывает у Тексье отвращение, но он старается не показывать этого. Равно как и все находящиеся в зале.
Страх.
Сахар раздет и вымыт, начинается третий этап ритуала. Пока две девушки помогают ему накинуть жреческое одеяние, мысли Сахара устремляются к Иезавели. К его маленькой девочке. К той, кого он считает не такой, как все. Все обращенные женского пола — его дочери. А также кузины, любовницы, возлюбленные, матери, — все сразу. Каждая из них.
Возникает страх. Пока безотчетный.
Но ни одна не становится для него важнее других. Они нужны ему, особенно Иезавель. Ему нужны их тела, отданные в его полное распоряжение. Потрясающая энергия, которую дают ему их ягодицы, их колышущиеся бедра. Стоны самых преданных из них. И крики некоторых. До рождения Иезавели он насладился этим лишь однажды. Он до сих пор вспоминает соленый и горький, возбуждающий вкус слюны и слез той молодой женщины, которую двое его людей отдали ему в знак своей верности тридцать с лишним лет назад. Он еще помнит, какой мощный прилив сил ощутил после того, как, освободившись от мучившего его семени, собственными руками избил ее до смерти.
Сахар чувствует зуд между ног. Он чешется, но это не приносит ни малейшего облегчения. Он все еще голоден. Страх еще не покинул его, он давит сильнее и сильнее.
Только Иезавели удалось напомнить ему тот первый раз. Она одна обладает такой властью, и поэтому она на голову выше других. Она одна может сделать так, чтобы встал его одряхлевший член, который всегда мешал ему. Только его маленькая любовница понимает его тоску и ненависть ко всему человеческому. Она знает, насколько его тело отторгает любую плотскую связь, любой физический контакт, вплоть до прикосновения к органическим веществам животного происхождения. После этого его может рвать часами.
Ему хотелось бы питаться собственной рвотой. Нет, он хотел бы, чтобы все окружающие питались собственной рвотной массой и их тоже тошнило. Но что это даст ему? Похоже, это не лучшее решение.
Когда он был подростком, роскошные женщины ложились к нему в постель из-за богатства его отца. Но каждый раз все заканчивалось одинаково. Вначале он был полон решимости, но в первые же минуты акта или сексуальных игр подступала тошнота, и он бежал в туалет, где его рвало. Он пробовал делать это с менее красивыми и молодыми женщинами. Результат тот же. После двух десятков попыток он замкнулся в абсолютном воздержании. Его мутило даже от прикосновения к своему пенису, когда он мочился.
Мысль о рвоте возбуждает его. Но возбуждение возникает слишком редко, чтобы его можно было поддерживать, и никогда не приводит к разрядке.
Впоследствии болезненное отвращение распространилось и на животных. Чтобы успокоиться, ему пришлось удушить и закопать двух доберманов, подаренных отцом. В шестнадцать он уже не мог проглотить ни кусочка мяса. Достаточно было одного взгляда на птицу или кошку, чтобы у него начался острый приступ паранойи и истерика, после которых он целыми днями приходил в себя в темноте, запершись в подвале или съежившись под одеялом. Для него были допустимы только те контакты с плотью — будь то плоть животного или человека, — в основе которых лежали жестокость и высвобождение агрессии.
Теперь член Сахара встал. Он хватает одну из обращенных и погружает пальцы ей между ягодиц. Старается причинить ей боль. Впивается сильнее. Она удивленно вскрикивает, и Сахар начинает испытывать от этого удовольствие, но оно быстро сменяется сильной тошнотой, которую ему удается подавить, оттолкнув молодую женщину.
Сахара мучит это бессилие. Изнуряет. Только Иезавель может помочь ему избавиться от тоски, чуть ли не постоянно давящей на плечи. Миниатюрная, хорошо сложенная Иезавель. Плоть от плоти его, единственная, кого ему удается переносить, почти не проявляя жестокости. Краткое знакомство Сахара с ее матерью ограничилось тем моментом, когда он изверг в нее семя, пока четверо его людей держали ее за ноги. Воспоминание об этом вызывает у него ярость, смешанную с омерзением. Те несколько секунд показались ему вечностью. После родов он даже не смог лично задушить ее, как делал обычно. Оставил бригаде Манкидора.
Он хватает другую, но тошнота возвращается. Она роняет стакан с подноса, который несла к столу. Стакан разбивается, и ей приходится нагнуться, чтобы подобрать осколки. Ткань стихаря обтягивает ее ягодицы и спину. Это зрелище вызывает у Сахара желание попытаться в третий раз. Без Иезавели ему невероятно трудно сконцентрироваться на своем отвращении. Игра становится механической и теряет всякую прелесть.
Странно, но кровное родство не отталкивает его. Более того, такая близость избавляет от страданий. Она, конечно, не делает его счастливым, зато приносит удовлетворение, помогая успокоиться. За эти годы он очень редко оставлял Иезавель одну, и всегда — скрепя сердце. Чтобы не терзаться ее отсутствием, ему пришлось поселиться с ней, вместе есть, спать, мыться. Лаская ее, он обретает небывалую силу. Иезавель необходима ему. Благодаря ей он снова может прикасаться к другим женщинам. Только к ее ровесницам. Чаще всего похожим на нее внешне. Он прозревает. Снова предвидит будущее со всей ясностью. Четче вырисовываются его планы. Он переселяется из зловонной шкуры Питера Дахана в Сахара. И он видит.
