заставившее Сквидса забыть о новых ценах за проезд - это вдруг стало для него чем-то незначительным.
Однажды мартовским вечером, когда бушевал шторм, Сквидс со своим словарем на столе между двумя свечами рисовал почти бесконечное число раз слово "скот", чтобы научиться писать его правильно и красиво на таможенной доске. Внезапно он прервал работу и прислушался. В дверь стучали, и это не было стуком ветвей дуба о крышу. Сквидс взял свечу и открыл дверь. Порыв ветра задул свечу, как и другую, на столе, но Сквидс увидел на пороге женскую фигуру, протянул руку и впустил женщину в дом. Он велел ей потерпеть, пока он снова не зажжет свечи, но прежде, чем успел это сделать, услышал ее неверные шаги и звук падения. Нервными пальцами он высек искру из трута, зажег свечу и увидел, что женщина опустилась на пол, волосы ее спутались от дождя, она была бледна, глаза полуоткрыты, и бессознательный взгляд показался ему взглядом мертвеца.
Сквидс поднес свечу к ее приоткрытым губам и увидел, что она была не мертва, а слаба. Прежде, чем он успел применить простые средства помощи, которые знал, она пришла в себя, сумела подняться, поковыляла к стулу, и тогда Сквидс впервые увидел то, что поразило его гораздо больше, чем ее слабость. Он увидел в ее руках спящего младенца. Она выпила стакан воды, а Сквидс суетился, готовя ей чашку чая, такого крепкого, что, пригубив, она оживилась.
- Ты очень мокрая, - сказал Сквидс и бросил несколько поленьев в очаг, убеждая ее приблизиться к огню. Она так и сделала, но с таким безразличием, что Сквидсу показалось: ее мало волнует, будет ли она мокрой или сухой. Хотя он никогда прежде не прикасался к гладкой, мягкой коже младенца, Сквидс осторожно взял его из ее не сопротивлявшихся рук и положил на подушку. Ребенок не промок от бури, и Сквидс осторожно накрыл его одеялом. Младенец даже не проснулся от непривычного прикосновения, и когда Сквидс посмотрел на ребенка, спавшего на его подушке, положив пухлую ручку на щеку, Сквидс поклялся, что ни мать, ни ребенок не выйдут из дома в эту ночь.
Женщина наблюдала за ним с первым проявлением интереса и сказала наконец.
- Вы добры, очень добры.
- Ну что вы, милая маленькая красавица, - вот и все, что смог ответить Сквидс.
Женщина рассказала ему бессвязную историю о том, как сбилась с пути, и умоляла, чтобы Сквидс разрешил ей остаться, пока льет ливень. Сквидс устроил ее поудобнее, поставил перед ней молоко и хлеб. Затем, обсохнув, Сквидс поднялся на чердак. Лежа на импровизированной постели, он прислушивался к звукам внизу, но там было тихо, и, удостоверившись, что гостья и малыш в порядке, он заснул.
Утром Сквидс спустился с чердака и постучал в дверь, но ответа не последовало. "Она устала: пусть поспит", - сказал себе Сквидс. Но внутри было тихо, Сквидс осмелился постучать еще раз, и, так и не получив ответа, открыл дверь. Комната была пуста.
"Она ушла прежде, чем я проснулся", - рассудил Сквидс и принялся за завтрак. Однако вскоре он услышал то, что заставило его застыть в крайнем изумлении. Он не шевелился, пока не услышал звук снова. "Ма! Ма!"
Тогда Сквидс осторожно поднял одеяло, и взгляд его встретился с взглядом младенца. Маленькое существо подняло ручки, улыбнулось и произнесло: "Мо! Мо!".
- Мо! - повторил Сквидс. - Это значит "дурачок". Молока хочет.
Через мгновение Сквидс уже нагревал кастрюльку с молоком. "Наверно, ему понравится сладкое молоко", - подумал он и положил в молоко полную ложку сахара.
Сквидс кормил младенца ложку за ложкой, пока, наконец, тот не оттолкнул ложку толстой ручкой и крепко, но нежно, ухватил Сквидса за длинную и шелковистую бороду, а потом посмотрел ему в глаза, засмеялся и загугукал.
"Кажется, он меня узнал, - подумал Сквидс. - Милый маленький негодяй решил, что знает меня".
И две слезы упали на щеку младенца из его глаз. Сквидс прижался к младенцу лицом и тихо заговорил с ним с неожиданно пробудившимся инстинктом отцовства. Наконец ручки малыша расслабились, веки опустились, и он заснул, а Сквидс стоял и смотрел на него так долго, что забыл о времени.
Так Сквидс получил компаньона. Он так и не узнал, почему мать, если это действительно была его мать, оставила ребенка и ушла. Проходили дни, и Сквидс начал бояться, что мать вернется и заявит права на младенца. Но она этого не сделала.
Сквидс не думал больше о новой доске для пошлин. Он положил ее перед ребенком вместо стола, на которым собрал чудесные игрушки, вырезав их складным ножом.
Сквидс рано обнаружил, что ребенку больше всего нравятся игрушки с колесами, и малыш проявлял удивительную хитрость, располагая их в одному ему понятном порядке. Однажды Сквидс застал его, с удивлением смотревшим на словарь Вебстера, и, боясь шаловливости этих ручонок, Сквидс связал обложки шнурками, позволив малышу играть с книгой. Тогда Сквидс назвал малыша Маленьким Спеллером{3}, и никогда не называл иначе.
Малыш изо всех сил пытался сказать "Сквидс", но мог только шепелявить "Тид", так что Сквидсу стало больше нравиться это уменьшительное имя в произношении ребенка, чем все остальные звуки, которые тот произносил.
- Когда-нибудь мы с тобой прочитаем эту книгу, и я рассчитываю, что мы получим лучшее удовольствие, не так ли, сэр? - говорил Сквидс ребенку, когда тот стал достаточно взрослым, чтобы понимать, и малыш отвечал: "Да, мы будем, Тид".
Так они жили день за днем, Маленький Спеллер был доволен, а счастье Сквидса было безмерно. Это было счастье, о котором он прежде понятия не имел.
Когда малыш подрос, Сквидс сажал его на колено и с помощью словаря Вебстера и новой грифельной доски, привезенной из Хартфорда, учил ребенка буквам.
- Это А, сэр. Посмотри, как я это пишу. Вот так, и линия поперек, и получается А.
Маленький Спеллер рисовал линии и говорил: "Это А, Тид", а Сквидс смеялся и говорил:
- У нас скоро будет доска для пошлин, написанная без ошибок. Я считал это нашей целью и не ошибся.
Однажды Сквидс написал на доске "лошадь", а Маленький Спеллер взял карандаш и набросал лошадь с прямоугольной головой и телом и очень кривыми ногами и сказал: "Нет, вот это лошадь, Тид".
Сквидс взревел от радости и заставил Маленького Спеллера написать слово "лошадь" рядом с рисунком, а затем прибил вывеску к стене над очагом, и когда кто-нибудь приходил,
