поднятыми мечами следовали за мной — и устремился на линию сражения. Нас было только шестеро, но мы одни вклинились в сомкнутый строй варваров, сражающихся с нами, — все иноземцы с черными бородами, торжествующие, с копьями, обагренными римской кровью.
Тогда я оглянулся и закричал жутким голосом, стараясь перекрыть звуки боя:
— Римляне, здесь, видно, найду я прекрасную смерть, а вы запомните, что на вопрос: «Где вы предали Суллу?» — вам придется отвечать: «При Орхомене»!
Устыдившись, они столпились позади меня — покрытые шрамами центурионы, ветераны, которых я провел целыми и невредимыми через столько опасностей. Крича не хуже варваров, мы возглавили атаку. И затем медленно, так медленно, что мы едва заметили это, поглощенные тем, что рубили и кололи направо и налево, воины Архелая в свою очередь начали отступать. Если строй варваров размыкался, их безжалостно уничтожали. В первое мгновение мы сражались за свои жизни; в следующее — перед нами каким-то чудом образовалось чистое пространство и море толкающихся побитых спин тех, кто старался изо всех сил спастись бегством.
Мы, преследуя, загнали их в болото и тростники озера Копаиды, а они кричали и просили пощады на непонятных нам языках. Некоторые по пояс увязли в трясине, и их кровь обагряла тростники. Другие тонули в своей броне, бессмысленно, словно животные, протягивая руки, моля о помощи, пока трясина не смыкалась над их головами. Некоторые, очень немногие, под покровом ночи отступали по берегу к своему лагерю. Среди них был и удачливый, как всегда, Архелай.
На этот раз — я был уверен — спастись ему не удастся. Всю ночь мои часовые жгли костры на равнине и курсировали между лагерем Архелая и морем. Как только забрезжил рассвет, мы окружили его лагерь и, собрав последние силы, прикончили там всех и каждого.
Я, серый от усталости, оперся на свой меч и наблюдал за тем, как мои воины ищут среди трупов — многие были убиты во сне — тело Архелая. Но его там не оказалось, хотя на сей раз он был отрезан от своего флота и не мог увести остатки армии далеко морским путем. (Когда разнеслась весть о поражении, корабли отплыли в Малую Азию, не ожидая оставшихся в живых.) Единственный раб, которого нашли под обозным фургоном, сказал мне, что греческий полководец ускользнул приблизительно в полночь, догадавшись, что его ждет. Я смотрел на болота и топи. Архелай наверняка где-нибудь прячется — возможно, если он столь же находчив, сколь я подозревал, поджидает в какой-нибудь маленькой лодке удобного случая, чтобы унести ноги. Теперь я мог позволить ему уйти, и странно, но я чувствовал даже некоторое расположение к этому хитрому, упрямому, неуступчивому греку, которого я победил, но с которым так и не встретился.
— Удачи тебе, Архелай, — прошептал я растрескавшимися губами и тут же отругал себя за сентиментальность.
Потом, умирая от усталости и спотыкаясь, я побрел к своей палатке и отправил посыльного с вестями к Метелле в наш основной лагерь. Война в Греции закончена, а я был так утомлен, что даже не в состоянии был улыбнуться.
Осень уже переходила в зиму, когда мы снова достигли Фессалии. На сей раз я расквартировал свои отряды не в далекой от побережья Лариссе, а в Пагасах[122], прямо на побережье: Пагасы — древний порт, из которого Язон и его товарищи отправились на поиски золотого руна. Это сравнение показалось мне вполне уместным и пришлось по нраву. Кроме того, теперь больше, чем когда-либо, я нуждался в судах. Я мог бы стать хозяином всей Греции, но армия Флакка все еще контролировала сухопутные подходы к Азии. Если я не сумею обзавестись флотом любым другим способом, то буду вынужден построить его своими руками.
Дав задание корабельным плотникам в Пагасах, я повел два легиона в Македонию, чтобы уладить там дело с некоторыми мятежными племенами, все еще питавшими неуместную привязанность к Митридату. Это способствовало поддержанию моих воинов в боеспособном состоянии и дало им некоторую дополнительную добычу. Я возвратился в ноябре и нашел целую стопку рапортов, депеш и писем, поджидающих меня. Для пользы будущих историков (которые всегда отдают предпочтение риторическим вымыслам перед скупыми трезвыми фактами) я приведу здесь наиболее уместные в порядке их поступления.
Первой пришла депеша от шпиона, которого я послал на север, чтобы наблюдать за продвижением армии Флакка.
«Приветствую тебя, наипрославленнейший Консул и Генерал Луций Корнелий Сулла. Должен сообщить, что мятежные командующие Флакк и Фимбрия с боями пересекли Босфор и причинили некоторый ущерб гарнизонам Митридата во Фригии и Мисии[123]. Фимбрия также варварски разграбил древний и почтенный город Трою. Всем известно, что оба полководца в очень плохих отношениях друг с другом. Флакк, конечно, прилагал усилия, чтобы отстранить Фимбрию от командования. Но легионеры были обижены на Флакка, который проявил себя жестоким и некомпетентным.
Фимбрия, соответственно, полагаясь на свою личную популярность, убил своего соперника и принял единоначальное командование войском. За последние несколько часов мне стало известно, что он победил Митридата в открытом сражении и захватил Пергам[124]. Великий Царь был вынужден бежать через пролив в Митилены на Лесбос. Кажется вероятным, что он будет пытаться договориться с Фимбрией. Со всем своим уважением к тебе, генерал, я настоятельно напоминаю о необходимости твоего личного прибытия на север как можно скорее».
Я минуту хмурился перед тем, как обратиться к следующему письму. К моему удивлению и удовольствию, оно было от Лукулла. На мгновение я позабыл о Фимбрии.
«Приветствую тебя, дорогой Луций, и выражаю мое уважение и поздравления по поводу твоих великолепных побед в Греции, новости о которых только что добрались до меня. Я никогда не прощу себе того, что не был с тобой рядом. Моя личная деятельность имеет скромные успехи, но, зная, чего достиг ты, я почти стыжусь говорить о них.
Я добыл тебе флот, Луций, а твое золото остается по большей части нетронутым. В прошедшие два года я обогнул по морю все Восточное Средиземноморье; сам Геродот был менее неутомимым путешественником, по сравнению со мной. Подобно Геродоту, я также сначала высадился на землю Египта. Фараон Птолемей принял меня с большой щедростью и дал мне прекрасную морскую эскадру — из преклонения и уважения, как он заявил, которые он питает к Риму.
Не стану утомлять тебя подробностями — у тебя, должно быть, голова забита более важными делами, скажу только, что в конце концов я теперь командую прекрасным флотом, приблизительно в двести мощных судов. Помимо сирийцев и египтян,
