из вас господин Уколов?
— Я, — пришлось вставать с такого удобного дивана.
— Вас зовет Преосвященейший Владыка Макарий.
— Позвольте привести себя в порядок? Не ждал такого быстрого вызова.
— Поторопитесь, я жду Вас в коридоре.
— Да заходите, — пытаюсь пригласить мужчину к нам в номер, но тот решительно отказывается.
– Откажусь. Поторопитесь, господин Уколов. Владыка очень занятой человек.
Ну а мне собраться только подпоясаться, в буквальном смысле. Быстро мотаю портянки, ноги в новенькие мягкие кавказские сапоги, перетягиваю ремнем даренную названным отцом казачью гимнастерку без погон- и я готов. Пройдя по застеленным ковровыми дорожками коридорам, поднялись на этаж выше и оказались перед массивной лакированной дверью. Мой сопровождающий чуть слышно стучится сухоньким кулачком и, робко приоткрыв щелку, не заходя докладывает:
— Ваше Преосвященство, я господина Уколова привел.
Я не слышу, что ему ответили, но мужчина, отпрянув от двери, открывает ее шире и приглашающе машет мне рукой.
Большой, вдоль одной стены заставленный стеллажами с книгами кабинет. Мощный стол, над ним иконы. Привычно осеняю себя крестом. Правей икон ростовой портрет Александра III. Большие, от потолка до пола, окна завешаны красивыми белыми с золотом портьерами, тут же в ряд стоят стулья для посетителей. Помещение просто олицетворяет собой богатство и величие. Ну, и где епископ? В кабинете совершенно пусто. Но кто-то же ответил моему проводнику. Тут за книжными стеллажами отворяется небольшая дверца, замаскированная под дубовые декоративные панели, украшающие нижнюю треть стен, и оттуда выглядывает отец Федор:
— Проходи, Митрий, — он кивает головой в комнату, откуда появился, — Мы сегодня по- простому.
Небольшая комнатушка обставлена довольно аскетично, зато вся увешана иконами. Тусклый свет пробивается через маленькое, под самым потолком, глухое оконце. Потому в помещении душно и тяжело пахнет горящими свечами. Узенькая софа с гнутыми под звериные лапы ножками и жесткой деревянной спинкой застелена обычным серым шерстяным одеялом. Вместо подушечки валик. Круглый чайный столик у стены, с двумя невысокими креслами по бокам. Третье, не вписывающееся в гарнитур, поставлено видимо специально для меня. Вот и все убранство.
На одном из кресел, сидит мужчина лет 55−60-ти, пристально вглядываясь в меня из-под сурово сдвинутых косматых бровей умными, с толикой юношеского любопытства глазами. Высокий лоб с залысиной. Бороду лопатой, достигающую длинной середину груди, густо усыпала седина. Простую черную рясу украшает массивный золотой крест.
Пустые чайные чашки, ополовиненная вазочка с малиновым вареньем и крошки от баранок, стоящих тут же на столе, говорят о том, что старики сидят уже долго. Через еще одну, незамеченную мной дверцу, больше похожую на лаз, низко согнувшись занырнул мальчонка с парящим самоваром. Ловко водрузив его на столик, служка тут же исчез.
— Здравствуй, Дмитрий. Налей нам чайку и присаживайся, — движением руки Макарий показывает мне на кресло по центру. Отец Федор уже уселся на свое место и поглядывает на меня с легкой, едва различимой улыбкой. Пока я колдовал с чашечками, деды молча наблюдали за мной. Потом еще минут пятнадцать так же молча швыркали кипяток. Ну, и я не отставал. Хороший чаек у епископа, душистый, с травами таежными.
А потом начался допрос. Куда там Костромину с Зубрицким! Полицейские по сравнению с этими матерыми дедами, что щенки перед волкодавами. Кто я такой, откуда взялся, что помню о себе, о прошлом, а не о себе, а может каких людей вспомнил или события? Где научился фехтовать, убивать, лечить? Лекарства? От холеры и тифа? Отлично! Обдумаем! Покажешь потом и расскажешь подробней. А драгоценности откуда? Много их? Продать? Не надо продавать — церковь выкупит. Завод? Дары Сибири? А церкви какой интерес? Тоже решим. Монахи помогут. Мед, воск, травы. А вот самоедин только крещеных на производство, иначе не будет тебе благословения. А, кстати, почему ты – православный, стал учеником шамана? А может от веры отступился? Нет? Не верил особо? Почему? А как относишься к Государю Императору? А к монархии? Русскому народу? Иноверцам? Почему не помнишь ничего, а имя свое и фамилию помнишь. А точно ты Уколов? А может Бестужев? А фамилию Бестужев раньше слышал? Где? При каких обстоятельствах? Как родня встретила? А в Усть-Каменогорске, что запомнилось? Кто обучал этикету? Языкам? Почему часто вставляешь в разговор английские словечки? Вот уж не замечал за собой, но раз спрашивают, значит, проскакивали где-то англицизмы, все-таки в моей прошлой жизни их хватало. И все это под видом доброжелательной беседы.
В общем, выжали меня, как тряпку. Аж, гимнастерка на спине вспотела. Ну, как есть, чекисты-энкэведешники. Хорошо хоть готовился я к этому разговору. Обдумал все, мысленно отрепетировал. Вопросы-то большей частью предсказуемые задавали. Правда, и мои собеседники готовились. По крайней мере о деталях моей поездки в Красноярское они были в курсе. Но все же ничего лишнего я, вроде, не ляпнул. Зато, заводик мой благословили. Но с условием, что быть при нем часовне и батюшке. Надзирателя, то есть, приставили. Да не одного, потому как обещали еще рабочие руки в виде монахов. Вот зачем они мне там⁈ Но отбрыкаться не получилось. Зато Макарий разрешил писать на этикетке, что продукция выпускается с его личного благословения. А это неимоверная честь и мощное продвижение по местным меркам.
Лекарства разрешили попробовать на тяжелых больных в богадельнях при церковных приходах. На что пообещали выдать надлежащую бумагу от аппарата епископа Томского и Семипалатинского. При этом ненавязчиво обязали нас с Иваном по дороге в Питер сопроводить до Златоуста обоз с хлебом для голодающих. Будет и своя охрана из казаков и монахов, но два лишних бойца вовсе не повредят. Грабить стали на дорогах беспощадно. Голод покатился по Уралу и центральным губерниям России, набирая обороты. Холеры пока еще не было, а вот тиф уже появился. Люди от безнадеги шли на любые преступления, чтобы спастись и спасти родных и близких. Да и при раздаче хлеба случались происшествия.
Напоследок полечил Макарию суставы больные, так же с молитвами и легким зеленым сиянием. Побожился, что нет в даре моем участия сил богопротивных. На что получил, скрепя сердце, разрешение заниматься целительством. И то, только тогда, когда совсем уже больше никак. Но лучше не заниматься. Потому как бесконтрольные чудеса, суть есть зло и смута. И вещи такие надо творить только под приглядом церкви, в крайнем случае, гражданской администрации, дабы не было брожений в народе крамольных. Я и не собирался так-то. Помог разок нужному и симпатичному мне человеку, так сам же этот человек и раздул из мухи слона.
