диоптрий.
— Ок! — на английский манер ответила несколько более свежая Виталина — она-то днем поспала — и аккуратно постучала по столу первой сотней страниц третьего тома «Миши», который уйдет в «Юность».
Придется что-то спереть для «Пионерки», но это терпит — второй там до середины едва-едва допечатался.
Скорость у Виталины знатная — выдает стабильные двести ударов, часами выдерживая такой темп.
— Твои мягкие пальчики ведь не зачерствеют от такой бесчеловечной эксплуатации? — спросил я.
— А ты проверь, — предложила она, протянув мне руки ладонями вверх.
Пощупал подушечки.
— Кайф! — вынес вердикт и повторил мамино предложение. — Может все-таки здесь заночуешь? Смысл тебе туда-сюда мотаться?
— Нет, Сережа, — улыбнулась Вилка, поднялась со стула, подхватила с кресла пиджак, накинула на себя. — Мне еще отчет писать, душ принимать… — стрельнула в меня глазками.
— Ну иди тогда, — разрешил я, проигнорировав «цеплялку» — стояка в штанах больше уже все равно не станет.
— А вдруг я бы согласилась? — спросила она, имея ввиду не высказанное мной спермотоксикозное предложение пойти в душ прямо сейчас и вместе.
— На что? — «не понял» я и снова зевнул. — Рубит — жесть, — пожаловался Вилке. — Вопиющее нарушение режима, чреватое дерьмовым самочувствием завтра. Больше так делать не будем, мне так-то четырнадцать, и я из больницы три дня как вышел. А самое тупое — могли вообще этим не заниматься, все равно раньше июня не напечатают — «Юность» же не мой персональный ежемесячник, — грустно вздохнул на переработавшего лишнего ленивого себя.
— Устал? — застегнувшая пиджак Вилка подошла ко мне, наклонилась, с теплой улыбкой глядя сверху вниз и погладила по голове. — Ты — огромный молодец, Сережа, очень хорошо потрудился за эти дни.
— Иди уже, человек-поллюция, — простонал я, мягко убирая ее руку с головы. — И профессиональную деформацию смиряй, я не хуже тебя знаю, что сонный и усталый человек к различного рода воздействиям более податлив.
— А причем здесь «деформация»? — хихикнула она. — Ты ведь и вправду молодец! Проводишь?
— Только до двери, дальше дорогу ты знаешь, — ответил я, и мы пошли в коридор.
Вилка надела пальто, застегнула сапожки, подхватила сумочку, пожелала мне спокойной ночи и ушла. Заперев за ней дверь, забил на стояк и пошел сразу в комнату — и так усну.
* * *
— Ой лихо мне, ой лишенько, — имитировал я старческое кряхтенье, помешивая варящийся в турке кофе.
Знобит, шатает, голова болит — таблетку уже выпил.
— И надо оно тебе было? — сочувственно задала риторический вопрос мама. — Совсем плохо?
— Нормально, это я так, поныть маленько, — обернувшись, улыбнулся я ей.
Вовка с утра прибегал, но я, из-за недееспособности и стремясь выкроить себе немного лишнего сна, попросил родителей принять тридцать две привезенных рыжим бутылки. Добрая мама от «схемы» пришла в настоящий восторг — ну какой сыночек молодец, всех детей района облагодетельствовать хочет!
Таня уже в школе, дядя Толя — на работе. На следующие три дня у него свадебный отгул.
— Раз уж у меня плохое самочувствие и вызванное этим плохое настроение, давай поговорим о неприятном, — выключив газ, перелил часть кофе в чашку, бахнул три ложки сахара и уселся напротив родительницы к тарелке с бутербродами с бужениной.
— О чем? — напряглась родительница.
— Позавчера Акиф звонил и рассказывал удивительные вещи, — откусив кусочек, прожевал — научился у деда Юры нагнетать драмы. — Оказывается, ты ему не звонила аж с конца февраля. А еще — в продуктовые никто из нас не ходит. Однако еду все равно привозят с завидной регулярностью. Откуда?
— А ты как с матерью разговариваешь? — откинувшись на спинку, мама сложила руки над животиком.
— Очень прошу тебя ответить, и, если ответ хороший — я перед тобой извинюсь и больше так делать не стану, — пообещал я.
— Павел Анатольевич номер дал, туда и звоню — уж в КГБ-то поди еда не хуже рыночной! — фыркнула она.
— Понимаю, — грустно вздохнул я. — Платишь?
— Он платит. Наверное, — не особо уверенно ответила мама.
— А мы спросим сейчас, — отложив бутерброд и кружку, пошел в коридор и набрал номер Судоплатовых-старших.
Трубку сняла Эмма Карловна.
— Доброе утро, бабушка Эмма, — поприветствовал ее я. — Это Сережа.
— Узнала тебя. Доброе утро, — ответила она.
— Мама говорит, что вы нам номер дали, который при звонке на него еду выдает. Мы им уже давненько пользуемся, а ни копейки не заплатили.
— Какие деньги, Сережа? — неподдельно удивилась она. — Павлу Анатольевичу по должности снабжение по высшему разряду положено!
— Понял, — не расстраивая бабушку, жизнерадостно откликнулся я.
Попрощался, повесил трубку, взял пришедшую со мной в коридор маму за руку и повел на кухню.
Расселись.
— Генералом в Советском Союзе быть офигенно — просто звонишь «подсосу», и в любое время дня и ночи получаешь желаемое. Деньги? А какие нахер деньги? — издал грустный смешок. — Но жратва-то из неоткуда не берется. Кто-то все равно за нее платит. И, если это делаем не мы и не Павел Анатольевич, значит записывают это все на счет государства, у которого, если что, денег своих нету, оно просто оперирует деньгами народными. И вот скажи мне, моя милая, добрая, недавно выбравшаяся из нищеты мама, какого бы тебе было узнать год назад, что на народные деньги содержат кучу барствующих перерожденцев?! — повысив голос, демонстративно отодвинул тарелку с бутербродами. — Нахер, я это жрать не буду, буду с собой привозить — лучше в серую Акифью зону деньги заряжать, чем на шее у народа сидеть!
— Гордый стал? — протянула родительница тоном «мамин ругательный». — Лучше других себя считаешь?
— Если честно платить за то, чем питаешься — значит быть лучше других, тогда да, стал, — спокойно подтвердил я и отхлебнул кофейку — он из старых, еще добольничных запасов, лично купленный.
— А я, значит, хуже? — прибавила она громкости.
— Если ты за никчемные полгода перестала интересоваться откуда и что у тебя берется, и, имея бесконечные деньги, радостно села народу на шею, да, хуже, — спокойно подтвердил я.
Мама осеклась — ругать меня сложно, потому что я, во-первых, как правило прав, а во-вторых — всегда спокойный.
— Все так
