покою после непрерывного движения, желание поспешить с записью своих мыслей о тайнах нашей жизни – всё указывает на его предчувствие окончания дней, отпущенных Богом, и на огромное стремление использовать их наилучшим образом.
«Воры, – написал он однажды, – крадут ночью, когда их не видно, и наиболее удачливы те, которые крадут и которых не замечают. Так же и смерть вползает, крадучись, когда медицина пребывает в полном неведении, и крадёт жизнь человека, его величайшее сокровище».
И вот теперь умирал тот, чей труд в медицине был подобен познанию откровения Божьей любви, тот, кто стремился рассеять тьму невежества в медицине посредством «Светильника Бога». Скрытые от глаз ходы, намеченные Богом, совершались, и жизнь постепенно уплывала из него, подобно тому, как солнце уплывает за горизонт на западе. Он осознавал ту могучую длань, которая тянула и направляла его туда, оставался спокойным и отдавал себе в этом отчёт. Оставалось последнее, что надлежало исполнить. У него было имущество – книги, одежда, лекарственные препараты. На нём лежала обязанность позаботиться об их справедливом распределении, но в условиях его лаборатории на Плацле было невозможно соблюсти все условия, удовлетворяющие правовым нормам. Он снял комнату в гостинице «Белая Лошадь», достаточно просторную, чтобы она служила и комнатой больного, и рабочим кабинетом. Переехал туда накануне дня Св. Матфея, 21 сентября, когда нотариус, Ганс Кальбзор, и шестеро назначенных свидетелей собрались, чтобы выслушать и записать его последнюю волю. Среди присутствующих был ещё один человек – его слуга Клаус Фрахмайер.
В число шести приглашённых свидетелей входили Мельхиор Шпеч, судья в Галлейне, Андре Зецнагель, Ганс Мюльбергер, Рупрехт Штробль, Себастьян Гросс, все из Зальцбурга, и Штефан Вагингер из Райхенталя.
Парацельс был в постели, но в сидячем положении. В первом пункте его завещания после записи тщательно выверенных даты и имени говорится:
«Высокоучёный и достопочтенный Мастер, Теофраст фон Гогенгейм в степени Доктора, искушённого в науках и медицине, Хирургии и Терапии, слабый телом и сидящий на походной кровати, но в здравом уме и твёрдой памяти, вручает свою жизнь, смерть и душу заботам и покровительству Всемогущего Бога, пребывая в неизменной надежде, что Предвечный Милосердный Бог не допустит, чтобы тяжкие муки, страдания и смерть Его единородного Сына, нашего Спасителя Иисуса Христа, были напрасными и бесполезными для него, слабого человека».
Далее он даёт указания насчёт своих похорон и делает выбор в отношении Церкви Св. Себастьяна, что за мостом, куда должно перенести его тело и петь около него первый, седьмой и тридцатый Псалмы, а после исполнения каждого псалма раздавать по монетке каждому бедняку, стоящему перед церковью. Выбор псалмов был характерен для него – они выражали его веру в то, что его жизнь не канет в небытие, но обретёт бессмертие:
«И будет он как дерево, посаженное у текущей воды, которое в должное время приносит плод свой. И не увянет лист его. И во всём, что он ни делает, успеет».
«Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем. Возношу благодарность Господу по Его праведности; и восславляю Имя Господа Всевышнего».
«Превознесу Тебя, Господь, что Ты призрел меня и не дал моим врагам восторжествовать надо мною. Вечером водворяется плач, а на утро радость. Господи, будь мне помощником. И Ты обратил сетование моё в ликование. Господи, Боже мой, буду славить Тебя вечно».
После этих распоряжений речь заходит о наследстве. Андре Вендль, горожанин и врач Зальцбурга, получил от него все медицинские книги, инструменты и медикаменты в пожизненное пользование. Все остальные вещи и пожитки, за исключением незначительных денежных средств как части наследства, он завещал «своим наследникам, бедным, несчастным, нуждающимся людям, им, не имеющим ни денег, ни припасов, не знающим ни милостей, ни немилостей, обречённым лишь на бедность и нужду». В первую очередь нужно было заплатить долги. Он назвал имена своих душеприказчиков, коими оказались мастер Георг Тайсенпергер и мастер Михаэль Зетцнагель, каждому из которых он оставил по двенадцать гульденов в монетах, и по двенадцать гульденов он завещал каждому из свидетелей. После оглашения всех соответствующих юридических формул, необходимых для подтверждения последней воли, свидетели, включая его слугу Клауса, поставили свои подписи на документе, и господин Ганс Кальбзор завершил действо соответствующим заявлением и своей подписью.
Из этого завещания явствует, что имущество Парацельса находилось в разных местах. К примеру, два ящика с книгами и рукописями – в Аугсбурге, один – в Кромау, другие личные вещи – в Леобене и в разных местах в Каринтии, вероятно, в Филлахе и Санкт-Файте.
Он прожил только три дня после этого последнего завершённого им дела. Он умер, вероятно, в гостинице «Белая Лошадь». Определённо, он никогда не был в странноприимном доме Св. Себастьяна. У него не было страха смерти. Смерть была его «закончившейся дневной работой и временем жатвы Бога. Человеческая власть над нами оканчивается со смертью, и тогда нами занимается только Бог, а Бог есть любовь».
Коли время мне настанет
Погрузиться в омут тёмный, плотно-облачный, огромный,
Будет временной дорога. Я прижму светильник Бога
Крепко-накрепко к груди – море мрака впереди.
Но сверкающим лучом, будь то раньше или позже,
Тьмы пронзит насквозь он толщи,
И я выплыву из них.
Его смерть датируется 24 сентября 1541 года. Это был праздник в честь Св. Руперта[261], весьма широко отмечавшийся в Зальцбурге, который в тот год пришёлся на субботу. К тому времени уже вошло в обычай следовать указу, который, спустя недолгое время, был объявлен не допускающим отклонений, что не более двадцати четырёх часов может пройти между смертью и захоронением. Тело Гогенгейма было сразу же перенесено в церковь Св. Себастьяна и погребено после полудня 24 числа во дворе церкви, где прямо в его середине была выкопана могила. Город был наводнён гостями и жителями окрестных селений.
Князь архиепископ распорядился, чтобы похороны великого врача и учёного были проведены с соблюдением всех торжественных церемоний. Парацельс заранее избрал для себя лежать в месте погребения бедняков, и они, несомненно, были там во множестве, чтобы проститься со своим другом и получить то, что он завещал им. Княжего поручения было достаточно, чтобы обеспечить соблюдение на достойном уровне процедуры его похорон, но нам хотелось бы верить, что выбранные им гимны пелись около него в церкви. Его апостольская независимость [от Папы] не была известна в Зальцбурге, так как его трактаты не печатались ещё долгое время после его смерти, его считали правоверным католиком, и он был похоронен по его желанию в земле,
