соседней комнаты.
Петя встал, и Свистонов услышал скрип выдвигаемых ящиков.
– Что, – сказал Свистонов нежно, – часики ходят?
– Не только ходят, но и бьют, – обрадовался старичок. – Вот послушайте. – Он вынул из буфета стакан, опрокинул его и положил на донышко часы.
Часы отчетливо пробили одиннадцать.
– А пока вот списочек, – сказала Таня, – в каком году что подарено, – и она протянула порыжевшие листочки бумаги Свистонову.
Чего-чего тут не было: и корзинки цветов с визитной карточкой, и барометр, и портсигар и запонки, и булавки для галстука.
Свистонов читал. Старички удалились на минуту, и вынесли свои сокровища, и сказали почти дуэтом:
– Все мы сохранили, ничего не продали! Голодали, а подаренных нам вещей не продали. – И они разложили на столе перед Свистоновым подарки.
Совсем понравились старички Свистонову. Решил, что не совсем они второстепенные. Решил заходить почаще.
Возвращаясь по одному и тому же пути, прикуривая и разговаривая, Свистонов свел дружбу с милиционером. И милиционер читал ему свои стихи:
У стрелки трамвая
Стоит моя Аглая,
Стрелку переводит,
С меня глаз не сводит,
И с моего милицейского поста
Видны ее сахарные уста.
Сначала милиционер чего-то боялся, но потом убедился, что Свистонов вообще человек добрый и разговорчивый.
Часто сидел Свистонов с милиционером, покуривал и беседовал с ним о стихах, затем вместе они принимались ходить по улице, заложив руки за спину.
Деревья синели, милиционер рассказывал о том, как хорошо у них в деревне, какие у него чудные там яблоки и сколько пудов сушеных яблок заготовляют дома, какие существуют антоновки, как можно привить к березе, дубу, липе веточки от одной и той же яблони и как различаются яблоки по вкусу в зависимости от того, к какому дереву привиты веточки. Рассказывал, как добывают муравьиный спирт, как томят муравьев в мешочках и выжимают сок.
Свистонов спрашивал, какие у них в деревне порядки, как насчет суеверий, имеется ли изба-читальня и какова там половая жизнь молодежи. Просил вспомнить, говорил, что это необходимо для его книги.
Так сидели они подолгу на скамейке под воротами. Милиционер рассказывал все, что взбредет ему в голову, отвечал на расспросы Свистонова, а Свистонов при свете домового фонаря записывал.
И опять прошло много времени. Раз стояли у своего окошечка в третьем этаже супруги. Солнце светило, как на картинке, окно было растворено, старичок держал Травиату за все четыре лапки, старушка расчесывала ей животик и хвостик костяным белым гребнем.
– Ну, что ты беспокоишься, Травиаточка? – говорила старушка. – Что ты лаешь и скулишь? Мы тебе добра желаем. Вот шейку почешем. Ведь тебе не достать зубками. Вот между бровками.
– Смотри, как ее сосут, – говорил старичок, раздвигая шерсть свободным большим пальцем. – Недаром она такая грустная.
– Хотела бы я увидеть душу Наденьки! – вдруг ни с того ни с сего вырвалось у старушки. – Наверно, у нее душа прекрасная.
– Да, тихая барышня. Почеши тут. Видно, из хорошей семьи. А как ты думаешь, женится на ней Иван Иваныч? Да не егози, Травиаточка!
– Смотри, смотри на улицу, Травиаточка, кто там идет. Видишь, собачища огромная. Ее на цепочке ведут. Смотри, смотри, Травиаточка.
– А жаль, если не женится… – сказала старушка.
– Смотри, сколько. Постой, постой, на тебя скакнула!
– Ну, где же ее теперь поймаешь?
– Помнишь, как жакет на тебе сидел, а теперь ты не бритый. Помнишь мое серое атласное со стеклярусом платье? А вот ты чистенькая, Травиаточка. Опусти ее на пол.
– Смотри, как она отряхивается!
– А ну-ка, потанцуй, Травиаточка. – И взяв собачку за лапки, старушка принялась водить ее вокруг себя.
Песик, откинув спинку, переступал и время времени, подняв мордочку, лаял. Затем старушка взяла его на руки, старый песик положил ей мордочку на плечо, закрыл глаза и стал сопеть.
И старушка запела дребезжащим голосом:
Баю-баюшки-баю,
Баю деточку мою.
Приди, котик, ночевать,
Травиаточку качать.
– Ах, ты старенькая моя! Бедненькая моя, лысенькая! – И седая деточка, поняв, что ее жалеют, смертельно заскулила.
Любила очень животных жена флейтиста. Всех кошек на лестнице она подкармливала, всех брошенных котят подбирала и возмущалась.
Был у нее во дворе дровяной сарай. По-настоящему жила она внутри этого сарая.
Каждая курочка, каждый петушок имели свой зов, то «моя девочка», то «мой мальчик», и умели булку из рук клевать. Были у старушки и козы.
В это мирное семейство ворвался Свистонов. Он заметил одинокость старушки, объяснил эту одинокость тихой тоской по материнству. Стал он приносить конфетки Травиаточке, стал он гладить и хвалить и совсем вскрылось сердце старушки.
– Тебя любят, – говорила она Травиточке, – тебя все очень любят, и всем ты очень нравишься. Вот подожди, к зиме и новую попонку тебе сошью, тогда ты совсем станешь красавицей.
– Давно ли у вас этот песик? – спрашивал Свистонов.
– Да лет шесть, – отвечала старушка.
– Он совсем еще не стар.
– Конечно, совсем еще молоденький, – подтверждала старушка, скрывая настоящие годы своей любимицы.
– Не останетесь ли вы у нас пообедать?
Свистонов остался.
Посадила Татьяна Никандровна Травиату за стол, повязала ей салфетку.
– Вы уж извините, – сказала старушка. – Травиаточка нам вместо дочери.
Сели все за стол и стали суп кушать. Травиаточка кончила первая, посмотрела на всех и поскулила. Она любила покушать.
– Ты проголодалась, Травиаточка? – спросила Татьяна Никандровна.
Травиата прислушалась и опять заскулила.
Взяла старушка ее тарелку, пошла на кухню и налила холодного супу.
Опять стала лакать Травиаточка. Принесла Татьяна Никандровна жаркое и на отдельной тарелочке с цветами – Травиаточке отдельный кусочек с косточкой. Все пили чай, молоко Травиаточка лакала. Затем соскочила со стула и попросила погулять. После обеда Свистонов аккомпанировал. Старичок сидел рядом, играл на флейте.
Глава девятая
Борьба с мещанством
В том же доме жил Дерябкин.
Дерябкин больше всего на свете боялся вазочек. Дерябкин бледнел при слове – мещанство. Поэтому он не позволил своей новой жене внести в комнату, им занимаемую, девичью красоту: герань и фуксию. Также он не дал ей повесить на стенку фотографию ее матушки. Несмотря на сопротивление жены, вытянул обойный гвоздик из стены и запрятал молоток.
– Уж если ты хочешь жить со мной, потрудись подчиняться моей воле. Я тебе глупить не позволю!
И на следующее утро повезла Липочка в трамвае цветочки обратно своей матушке. Та в это время мыла воротнички Дерябкина и всплеснула мыльными руками.
– Уж эти мужчины, они не любят цветов!
Пообедали. Стала мамаша доставать занавески для окон.
Залюбовались мамаша и дочка.
