Но что мне до их расстройства?
Шаг третий. Все возможные дороги
Я надеюсь, что вы сможете сопоставить события, которые теперь взялся описывать я. Искренне надеюсь, что моё изложение не оставит недоговорённостей и дополнит записи, что оставили до меня худощавый, а затем – Цапкин.
Сейчас я хочу вернуть вас на теплоход, где братья Фот устроили семинар с участием Чингиза. Да, Чингиз действительно выглядел так, как описывал худощавый: грязные длинные спутанные волосы (скорее они были не грязные, а неухоженные), рваные джинсы, раздолбанные кроссовки, старый поношенный свитер, на шее костяные чётки из маленьких человеческих черепков, выточенных, по всей видимости, из кости или камня.
Но мне в глаза бросился совсем не внешний вид, я увидел в его мыслях ясность. Почти такую же острую ясность, что была и у меня. Мне не была понятна её природа, и самому Чингизу, по всей видимости, тоже. Она была сродни помешательству: ясность, которая не ведёт, а препятствует. Я решил, что, будь в его силах, он бы легко от неё отказался, но просто не знает, как это сделать. Ясность полностью владела его сознанием и мучила Чингиза. Она заставляла его быть вне людей и вне мира. Я поразился открытию, что для неподготовленного разума знание способно стать препятствием. Получалось, что в человеческом мире есть доступ к осознанности, есть дорога к ясности и не обязательно быть подобным мне, не обязательно быть нерождённым, а проявленным. Но если так, почему люди не идут по этому пути? Только лишь оттого, что их сознание, как и у Чингиза, не подготовлено? Я уже знал, что Чингиз после семинара на теплоходе снова отправляется на Алтай, и решил следовать за ним, чтобы разобраться в возникших вопросах.
Никаких проблем с моим отъездом не возникло. Цапкин так вообще, как мне показалось, был этому рад. Всё-таки очень примитивным мне казался этот Цапкин. Единственное, что его вдохновляло хоть на какие-нибудь действия – праздность и скука. Меня он воспринимал как спасение от этой скуки. Слишком уж он большие надежды возлагал на план братьев Фот и на моё якобы обучение у Чингиза. Я не спешил его разочаровывать. Мне нужно было самому разобраться: зачем я появился и куда мне теперь идти. И до тех пор и Цапкин, и худощавый, и Думкина, и братья Фот были мне необходимы. С Марианной Думкиной возникли некоторые сложности. Она во что бы то ни стало решила ехать со мной. Что удивительно, позже она стала считать, что это я позвал ее с собой.
За два дня до отъезда мы говорили с ней во дворе дома-музея. Я пытался убедить женщину, что никакого смысла для меня в её присутствии нет. Это будет не путешествие, не отдых и не прогулка, но женщина ничего не хотела понимать. В её глазах скопились слезы, она только просила:
– Возьми меня, пожалуйста, с собой, Отто.
– Зачем тебе? – спрашивал я.
– Неужели ты не понимаешь?
Конечно, я понимал. Понимал, что её чувство ко мне заглушает голос разума.
– Не знаю, – отвечал я.
– Я люблю тебя.
– Не уверен, что я люблю тебя.
– Не уверен? Значит, что-то есть? – Она пыталась ухватиться за любое слово, которое могло намекнуть ей, что она мне небезразлична.
– Хорошо, если ты хочешь знать, я скажу, как есть – я не люблю тебя, Марианна.
Удивительно, но женщина, кажется, даже не расстроилась, услышав это. Наоборот, мои слова придали ещё большей уверенности в том, что ей нужно ехать со мной.
– Важно, что я люблю тебя. Только это для меня имеет значение.
Я задумался. Может быть, есть смысл взять женщину с собой. По крайней мере, я точно начну больше понимать её абсурдное женское чувство. Вполне возможно, что в дальнейшем оно мне пригодится. Всё-таки изучение человека со всеми его страстями – самая сложная наука из тех, что я пытался постичь. И никакие книги или научные теории мне не то что не помогали, но наоборот, ещё больше запутывали. Я согласился.
С Чингизом пробыл ровно месяц. Ничего кроме разочарования. В нём действительно была ясность, но совершенно несознательная. Он проявлял её в реальности, рисуя картины. По мне это было примерно как если бы нобелевский лауреат по математике преподавал в сельской школе. Конечно, ничего плохого в преподавании в сельской школе нет, но как же дальнейшие изыскания? Разве талант или гениальность не даны для того, чтобы изменить мир к лучшему, разве есть что-то выше этой цели? Искусство само по себе – лишь способ сбежать от реальности, не сойти от неё с ума, но никогда не самоцель. Должно быть что-то выше. Я имею в виду, когда не просто талант, но когда есть ясность. Это как быть способным собрать из подручных материалов атомный реактор нового типа и использовать его для того, чтобы кипятить воду в чайнике. Чингиз тем и занимался: кипятил воду в чайнике, даже не пытаясь задуматься о большем. Сначала я не понимал, но вскоре разобрался: Чингиз свою ясность не добывал, он ничего не сделал, чтобы ею обладать, если слово «обладать», конечно, уместно в этом случае. Ясность была для него наказанием, не откровением.
Немало меня раздражала и Марианна. Теперь она, помимо своей уже навязчивой любви, требовала к себе внимания. Неужели так всегда бывает: позволь только человеку себя любить, даже без взаимности в ответ, через малое время он перестанет довольствоваться собственным чувством и начнёт вытягивать из тебя душу своей любовью и требованием быть внимательным к нему? Разбираться мне не хотелось. Я отправил женщину обратно в Москву, объяснив, что её присутствие стало препятствием для меня.
Почти неделю я бесцельно бродил, наслаждаясь одиночеством. Когда хотелось спать – я спал, когда хотелось есть – я ел, благо с собой у меня оставались запасы консервов, но есть мне хотелось редко. Я даже подумал, что вообще могу обходиться без еды, но экспериментировать необходимости не было, стало ясно, что желания тела не только управляемы, но и могут отвлекать от действительно важного. Иногда меня посещала мысль: что может быть лучше, чем вот так бродить в одиночестве здесь, где нет людей, а есть покой, есть подобие свободы, но также я понимал, что в таком случае я стану подобен Чингизу. Какой в этом смысл? Всего лишь подобие свободы мне не нужно. Всегда должен быть смысл или хотя бы идея. Передо мной все возможные дороги, я вправе выбрать любую и выбираю ту, в конце которой будет смысл. Теперь, когда дорога выбрана, нужно найти, где
