«Ба, да у вас там любовь!» — осознал Эдвин.
И ему стало смешно. И одновременно больно, потому что за одно мгновение он как будто погрузился в ту чистоту чувств, которой окружили себя эти двое. Это раздражало. Сияющий ореол хотелось сорвать и растоптать… Почему? он и сам не знал. но теперь желание сделать больно им обоим стало просто необоримым. И — да. Разумеется, для этого убивать их не нужно.
— Я женюсь на Камилле Велье, — с удовольствием повторил Эдвин, наблюдая за магом, за тем, как он упрямо стискивает челюсти, сжимает кулаки, — она будет королевой. И я буду любить ее каждую ночь. Впрочем, как и она меня. Сегодня она подарила мне весьма изысканное удовольствие, и я не собираюсь от этого отказываться.
— оставь ее в покое, — взгляд мага резал, — она просто несчастная немая девочка.
— так и прекрасно, что немая! — Эдвин вконец развеселился, — нет ничего лучше, чем немая жена. Стонать она умеет, я в этом убедился, а большего и не нужно.
— она скорбит по родителям, которых, возможно, отняли твои люди. И, знаешь, слишком мелочно для будущего короля мстить глупенькой девчонке за пощечину.
«Здесь уже не только пощечина», — подумал Эдвин.
нащупав болезненную для мага точку, он продолжал наслаждаться тем эффектом, которые производили его слова.
Что ещё сильнее унизит влюбленного?
только ложь о том, что объект его любви ему добровольно изменил.
— При чем здесь месть? Камилла ведь влюбилась в меня ещё тогда, да и как можно не влюбиться? так что, женившись, я сделаю ее счастливой.
Аларик ещё раз дернулся.
А потом вдруг его лицо снова обрело выражение полной безмятежности. он посмотрел на Эдвина — и одновременно куда-то сквозь.
— Когда я выберусь отсюда, ваше высочество, вам не поздоровится.
Эдвин едва не расхохотался. Поднялся с табурета и, шагнув к пленнику, произнес:
— ты никогда не выберешься отсюда. ты сгниешь здесь заживо, Аларик Фейр. но ты будешь еще жив, когда я поведу под венец Камиллу Велье. Возможно, ты даже доживешь до того момента, как она родит мне первенца. И обо всем этом я постараюсь тебе рассказать во всех подробностях. Да-да, и о том, как она будет кричать от удовольствия, когда я буду в ней. А если ты надеешься на то, что Светлейший узнает о твоем местонахождении, то ты глубоко заблуждаешься. Да и не нужно это Светлейшему. Если бы этот чурбан хотел что-то сделать, то уже бы сделал.
несколько мгновений он наслаждался беспомощным видом пленника, а затем пошел прочь, думая, что охранники скоро вернутся. И тихим шорохом сыплющегося песка в спину донеслось:
— Самонадеянность никогда не бывает безнаказанной, в отличие от прочего творимого зла.
«Да ты поэт, — Эдвин усмехнулся, — ну ничего, посмотрим, как запоешь через месяц».
Что до Светлейшего…
В самом деле, этот чурбан уже мог что-то сделать — но не сделал.
Светлейший мог спасти умирающего папашу, в этом Эдвин был почти уверен, но не стал лезть в дела, далекие от дел Храма.
Светлейший мог подсобить с герцогом Велье — но опять не стал вмешиваться.
С чего ему начинать разбирательство из-за какого-то исчезнувшего темного мага? тем более, что никакая тьма не грозила более будущему королю.
Эдвин усмехнулся.
«не самонадеянность наказуема, а бездействие. И, клянусь, возмездие докатится до нашего архимага».
он вернулся в спальню с цветами абрикосового дерева так же, как и ушел оттуда. однако, стоило высунуться из потайной двери — в спальне ждал его сюрприз.
неприятный, мягко говоря, сюрприз — поскольку сразу же стало ясно, что кое-кто сует нос не в свое дело.
— Какого верга ты тут делаешь? — спросил он замершую и отчего-то побледневшую Лафию.
он застыла, так и не добежав до двери. Выходит, следила? Шла за ним в эту спальню, кралась на цыпочках, чтоб он не услышал?
Эдвин так и впился взглядом в ее лицо. Как пить дать, следила. Что-то вынюхивала. Иначе бы не побледнела так, что даже под слоем пудры заметно.
но Лафия решила не сдаваться легко.
на полных губах мгновенно расцвела улыбка — как полагал Эдвин, насквозь фальшивая, и женщина, наивно хлопая ресницами, пропела:
— Ах, Эдвин. Я тебя искала. Весь дворец обошла, а сюда напоследок заглянула. И мне показалось, что там… — кивок в угол, — мышь.
В ее голосе слышалась растерянность. И дураку было понятно, что Лафия пробралась в «абрикосовую» спальню до того, как он вновь воспользовался тайным ходом. Потому и бросилась к выходу, что не знала — или наоборот, слишком хорошо понимала, кого оттуда ждать. Что она здесь вынюхивала? тайный ход в подземелье? но зачем ей?
Эдвин и бровью не повел.
— ну надо же… мышь. Кто бы мог подумать?
он улыбнулся женщине.
— Пойдем, дорогая, в мое крыло. Я не прочь бы и отдохнуть…
— но мышь! — картинно пискнула Лафия, все ещё изображая наивную дурочку.
Зря она это делала, ой зря. Эдвин терпеть не мог, когда прочие принимали его за дурачка. А ещё он искренне считал, что женщина не должна совать нос туда, куда не следует.
* * *
он распахнул перед Лафией двери в собственную спальню, улыбаясь, пропуская ее вперед. Поймал ее взгляд — и на миг показалось, что Лафия нервничает и боится. отблеск паники в карих глазах… но она продолжала сладко улыбаться и щебетала, не умолкая, несла какую-то раздражающую чушь. Эдвин старательно закрыл двери, остановился, прислонившись к ним спиной и рассматривая свою любовницу — отличную, ненасытную, но, к сожалению, слишком любопытную и охочую до власти.
Лафия же, понимая, что он рассматривает ее, прошлась по мягкому ковру, потом развернулась — картинно, изогнувшись так, чтобы каждый изгиб ее роскошного тела стал заметен: пышная грудь, тонкая талия, округлые бедра. Похоже, она специально носила такие платья, без кринолина, чтобы ткань мягко обтекала тело, распаляя фантазию.
она была хороша, очень хороша — Эдвин никогда этого и не отрицал.
но зашла слишком далеко. Еще не было такого, чтобы какая-то баба за ним следила. А может быть, она давно следит, а он, занятый своими мыслями, только теперь заметил?
И, глядя на Лафию, всю искрящуюся золотом в ярком свете дня, Эдвин спросил:
— Зачем тебе все это?
Женщина замерла на миг, затем заулыбалась — но этого мгновения уже хватило, чтобы убедиться: все она прекрасно понимает. но продолжает изображать наивную дуру.
Зря.
— Что — это? — с придыханием спросила она.
— Хорошо, я спрошу по-иному. Зачем ты за мной следила?
Лафия остановилась перед ним и как будто надула губы.
