– Так это ты своими поделилась, – догадался крайн.
После этих опрометчивых слов Ланка завопила и бешеной кошкой вцепилась в Жданку. Но Варка к такому давно привык, разнимать девчонок умел мастерски. Хладнокровно выдрал рыжую из рук вопящей красотки, так что обе отделались только несколькими царапинами.
Внезапно неспешное течение Варкиных мыслей было прервано мощным хрюканьем и плеском, будто рядом решил утопиться небольшой дракон. Варка торопливо вынырнул. Оказалось, что Илка, отмокавший в соседнем ручье, сомлел после ночных приключений, заснул в теплой водичке и мирно погрузился на дно. Варка его выдернул на поверхность, кое-как вытер и оглянуться не успел, как неблагодарный Илка стащил рубаху с цветочками. Очевидно, оборки его тоже не привлекали.
Илка натягивал сыроватые штаны, косился на Варку и вздыхал. В дурацкой, почти женской рубахе, со слипшимися от воды, кое-как обрезанными волосами, тощий как смерть, красавчик все равно был похож на принца, после долгих странствий вернувшегося в родимый замок. Сам же Илка, побитый, мокрый и остриженный, смахивал на подержанное огородное пугало.
* * *
Парни смирно пристроились у камина, досушивали штаны, с опаской косились на крайна. Кто знает, что еще придет ему в голову. Но господин Лунь был настроен благодушно. Сидел, обхватив руками острое, обтянутое черным бархатом колено, глядел на огонь. Свежая рубашка лежала мягкими складками, наброшенный на плечи камзол скрывал горб. Волосы, которые Варка привык видеть слипшимися в серые сосульки, теперь окружали изможденное лицо прямыми серебристыми струями.
«А ведь он не седой, – вдруг сообразил Варка, – просто очень светлый. Кудри цвета лунного льда. Прямо как в стихах. С ума сойти».
Из глубины замка, беспрепятственно проникнув сквозь десятки путаных коридоров, донесся жуткий пронзительный вопль. Варка подскочил было, но тут же, опомнившись, плюхнулся на свое место.
– Что это? – поинтересовался крайн.
– Жданку моют.
– Она, может, с рождения не мылась, – подтвердил Илка, – у них на Болоте это не принято.
Вопли перешли в хриплый кошачий вой. Должно быть, все это сильно отвлекало крайна от размышлений о несовершенстве мира.
– Невыносимо. Что они с ней делают?
– Не знаю, не знаю, – задумчиво протянул Варка, – Фамочка у нас девушка с характером и дерется будь здоров, даром что тихая.
– Навязались на мою голову… Вот уж не думал, что на старости лет придется возиться с младенцами.
– Ну, вы же учитель, – льстиво сказал Илка, – у вас, наверное, огромный опыт.
– Какой там опыт… Я учителем был меньше двух месяцев, и все в этом проклятом Липовце.
Варка разинул рот, но так ничего и не сказал.
– Ваш Главный мастер три часа у меня в ногах валялся, умолял принять это место.
– Почему?
– Он знал, кто я такой. Вот он учитель. Настоящий. Кажется, вы его не любили. Но он жил ради детей. Он видел, к чему идет. Ну а присутствие в лицеуме крайна – дополнительная защита.
– А откуда он… ну, это… узнал? – заинтересовался дотошный Илка.
– Старина Арктус Грим всегда много болтал. Я прибыл в город по реке и поначалу поселился в Норах.
«У Реней, – в приступе вдохновения подумал Варка – повезло им, как ни крути».
– Но там было шумно и не слишком чисто. Так что я был рад перейти к господину Арктусу, который, переехав в деревню, уступил мне свой дом. Он сразу узнал меня, как ни странно… После стольких лет… Впрочем, он утверждал, что я был его любимым учеником.
– А где вы учились? – быстро спросил Варка, надеясь выудить еще какие-нибудь любопытные подробности.
– В столице… в Королевском университете, разумеется. Старшие сочли, что мой особый дар требует человеческих знаний. Князь Филипп написал блестящее рекомендательное письмо, в котором именовал меня своим любимым племянником.
– Филипп Вепрь?
– Он самый. Тогда он был на все готов ради союза с крайнами. Ну а быть племянником князя Сенежского – это обязывает. Пришлось представляться ко двору.
– В белых чулочках? – тихо съехидничал Илка.
– Именно.
Варке не давало покоя другое.
– Что значит – особый дар? Дар травника?
– С чего ты взял? Травник я как раз вполне заурядный. А дар… Дар я утратил, когда бежал с каторги. Да не смотри на меня так. Я там недолго пробыл. Года полтора, не больше. Если учесть, что приговор был – пожизненно, я еще легко отделался.
– А за что вас туда? – спросил Илка. – Политическое дело, да? – Он целую минуту пытался представить себе господина Крысу, грабящего с кистенем на большой дороге, и не смог. Значит, интрига или заговор какой-нибудь. Такие штуки Илка любил и рассказы о них выслушивал с превеликим удовольствием.
– Да как тебе сказать, – задумался крайн, – политическое, наверное. Я шел из Коростеня в Малые Лодьи. Пешком. Лететь нельзя было. Шел, знаешь ли, по своим делам, никого не трогал. Из Коростеня вышел спокойно, а под Лодьями напоролся на конный дозор. Оказалось, что Коростень в руках самозванца, а Лодьи еще в руках короля. Или наоборот? Забыл. Я тогда молодой был. Дурак вроде вас… И кончиком пера шевельнуть не успел, как меня оглушили, связали, сунули в какой-то подвал и быстренько приговорили к повешению как вражеского лазутчика. Я страх как обрадовался. Вешать, думаю, будут под открытым небом, и тогда плевать, что руки связаны. Крылья не свяжешь. Только мне не повезло. Случилась нехватка гребцов на боевых галерах, и всем нам, голубчикам, смертную казнь заменили пожизненной каторгой. Сковали одной цепью и строем в порт.
– Но вы улетели?
– Да. Только не сразу. Видишь ли, гребцы сидят под палубным настилом, по два человека на весло, скованные попарно и прикованные к общей цепи. Оттуда не улетишь. Я все ждал, чтоб к нам спустился кто-нибудь из начальства. Тогда бы я смог… э… уговорить его расковать меня и вывести на палубу. Но начальство туда предпочитало не заглядывать. Запах нехороший, знаешь ли. Да и вообще зрелище не из приятных.
Потом подумывал притвориться мертвым. Хотя с мертвыми там особо не церемонятся. Но тут мне повезло. Случился бой, наш «Хозяин морей» получил заряд точнехонько в пороховой погреб. Грот-мачта рухнула, палубный настил в щепки, общую цепь разбило, и вот тогда я улетел. Вместе с напарником. Он еще вырывался, болван. Ну, чего уставились? Ничего интересного в этом не было. Вода изо всех щелей потоками, сверху горящие обломки сыплются, а противник, не будь дурак, развернулся к нам всем бортом и стреляет картечью на поражение. Нас не ранили, обошлось, но вымок я как собака. А дело было осенью. Потом летел мокрый часов пять. До берега не дотянул, но добрался до Маремских мелей. Повезло. Как раз отлив был. Заночевали на клочке земли. Пять саженей в длину, семь в ширину. Огонь развести нечем. Напарник мой до утра грелся, цепи с нас сбивал. А я так вымотался, что и пошевелиться не мог. Закоченел до полусмерти.
