захватят власть в ночном баре! — воодушевленно произнесла дочь гангстеров, вновь принявшись за свой обед.
Оливер широко улыбнулся, узнавая в этой энергичной и безумной девушке свою лучшую подругу, которую безумно любил.
— Кстати, Люк, если на то пошло, то нам стоит подумать о нашей безопасности.
— К чему ты клонишь, Сэл?
— К тому, мой дорогой Люк, что нам следует притвориться парой, чтобы никакие джентльмены и дамы не позволяли себе лишнего.
Расмуссен нахмурился, слегка испугавшись странных слов Лексы. Может быть, в ненастоящих отношениях и правда был какой-то смысл, потому что таким образом Люк и Салли смогут помочь друг другу выбраться из не самой приятной ситуации, но Оливер вообще никогда не встречался с девушками. Он даже слабо представлял, как это делается. К тому же, разве это не предательство Молли?
— Ну что ты напрягся? — фыркнула Лекса. — Мы же просто будем играть на публику. Ты будешь играть роль Люка, а я роль Салли. Люк и Салли — это не Оливер и Лекса. Это наши герои в нашем собственном театре.
И правда, чего юноша так разнервничался. Люкас Уорд — это даже не Оливер Расмуссен. Кто сказал, что бармен не может полюбить симпатичную официантку Салли Смит?
— В этом есть смысл. Я думаю, ты права, — вздохнул парень.
— Ну и отлично! — воскликнула Лекса, поднимаясь со скамейки. — Тогда Салли, как хорошая девушка, поможет своему парню с деньгами. Тшш! — подруга приложила указательный палец к губам Оливера, когда тот захотел возразить, из-за чего юноша сильно смутился. — Уберешь мой поднос, солнышко? Мне еще перед уроком нужно забежать к мистеру Мёрфи, у меня есть к нему пара вопросов по поводу проекта. Встретимся на уроке, — девушка оставила быстрый поцелуй на щеке Расмуссена и тут же скрылась из вида.
А Оливер так и остался сидеть на своем месте, быстро хлопая глазами и совершенно не понимая, что только что произошло. Иногда Лекса была похожа на настоящую бурю, потому что одним своим присутствием создавала самый настоящий переполох.
•••
Когда Йоханесс в следующий раз слышит заливистую трель очнувшегося в кромешной темноте телефона, он стойко уверен, что больше не позволит так жалко вытереть об себя ноги. Эрика Ричардсон прекрасна сотни тысячи раз, но если всё действительно будет продолжаться таким образом, то Ольсен просто-напросто сойдёт с ума. Он давно уже начал осознавать, что едет крышей, обожествляя эту жесткую женщину. Путался, пытаясь понять, стоит ли искать ей оправдания.
И всё же не мог взять и по щелчку пальцев перестать любить, как и не мог спрятаться от её общества. Йенс для Эрики — должник, верный раб, которому некуда деться. Как скоро Ольсен ей надоест? Как скоро прогонит поганым веником? Мужчина ждал этого и боялся, словно смертной казни. Без неё есть шанс спастись, но с ней жизнь приобретает краски и смысл. По крайней мере, явно Ричардсон ещё не наигралась, раз после того раза вновь возжелала увидеть свою «игрушку» на пороге. Йенс сжал пальцы в кулаки: он больше не станет ей прислуживать, не станет повиноваться каждому приказу. Пускай видит, что никакой он не раб. Да, их связывают обязательства, но разве Ольсен их не выполняет? Он не клялся в том, что будет делать всё, что она скажет. Он ведь не один из её подчинённых гангстеров.
Йоханесс просто хотел, чтобы Эрика увидела в нём не безликую покорную игрушку, а человека, личность.
Он сжал пальцы в кулаки и с остервенением бросил телефонную трубку, ударив ей по аппарату. Даже сейчас, пытаясь отвоевать независимость, Ольсен думал не о том, как сам себя позиционирует, а о том, как выглядит в глазах Эрики. Это раздражало до невозможного. Неужели он уже настолько подсел на иглу, что становится зависимым не только от самой Эрики, но и от её мнения? Да, блядь, теперь он боялся, каким неприглядным казался в глазах Ричардсон. Жалким, трусливым, несчастным? Разве может такая сильная женщина увидеть в подобном мужчине хоть толику чего-то интересного? Йенс вообще не понимал, почему именно его Эрика обрекла на такую судьбу. А может, не только его?
Может, таких, как он, было много? Сегодня Ричардсон велела привезти одного, завтра — другого, по средам, быть может, ради разнообразия проводила ночь с мужем. Йоханесс принадлежал Эрике — действительно, словно игрушка. А сама мафиози владела всем городом, но не повиновалась никому. Мерзкие представления, в которых другие мужчины целуют Ричардсон, ползали по разуму, словно муравьи по коже. Раздражающие, мелкие, их не скинуть, потому что их великое множество. Ещё, блядь, кусаются, а места укусов горят и чешутся.
Это жалко. Это и вправду жалко. Йоханесс понимал, что у него нет и малейшего шанса на то, чтобы состроить нормальные отношения с Эрикой. Он её не знал, она — не знала его, да и не хотела узнавать, в то время как Ольсен цеплялся лишь за то, что ему дано увидеть — за шрамы, за порывы эмоций, за короткие фразочки. И пытался составить пазл, разгадать загадку. Нихера не выходило. Они из разных миров, буквально — из разных стран. Йенс понимал, что никогда не будет с Эрикой, но, сука, вскакивал среди ночи, словно ужаленный, с тупой счастливой улыбкой на лице, когда во снах Ричардсон его просто о б н и м а л а.
Вскакивал, а потом жалел, что вообще проснулся.
Может быть, Эрика вообще своего мужа любит? Иначе нахера с ним всё ещё. Просто любовь у неё такая странная, ненормальная. Да и Кристиан наверняка по ней сохнет, раз прощает всё. Соревнуются, ругаются, Ричардсон своему мужу мстит, тот, в порыве ревности, обещает город разнести, а потом они мирятся. Наверняка бурно и страстно. Йенс зажмуривает глаза до цветных кругов: он не хочет об этом думать. Не хочет, потому что от этих мыслей тошнота к горлу подходит, от этих мыслей хочется напиться в говно и пойти прыгать под поезд.
Эрика ничего не обещала и сразу обозначила, что секс — это всего лишь секс. Никакой романтизации. А Йенс не умел не романтизировать. Творческое мышление? Хуй разберёшь. Просто Ричардсон хочется к себе канатом толстенным привязать. Хочется её любить и оберегать, хочется видеть её улыбку — искреннюю, сука, искреннюю! Для Йенса её улыбка была бы лучшим подарком.
Но Эрика не такая. Она пошлёт нахуй и не будет чувствовать сожаления. Потому что Ольсен ей не нужен.
Йоханесс клянется и божится себе в том, что больше не будет унижаться перед ней, потому что Ричардсон не видит в
