обещания вы могли видеть ежедневно и в случае нарушения ему попенять, исполнение же вашего обещания никак не могло быть проверено до оглашения завещания Захара Модестовича.
— Захарушка и сам поначалу говорил мне, что много я за ним не унаследую, — спокойно возразила Ангелина Павловна. — Те облигации он уже гораздо позже мне подарил. Сказал, что пусть лучше мне деньги достанутся, чем младшему сыну.
— То есть составить новое завещание он всё-таки собирался? — надавил Шаболдин.
— Я ничего о том не знаю, мне Захарушка не говорил, — вдова вернулась к прежним своим показаниям.
— Хорошо, не знаете, — принял её слова пристав. — А как Фёдор Захарович исполнял ваш с ним договор?
— Честно исполнял, — над ответом вдова ни секунды не раздумывала. — Но только он сам. От его супруги я натерпелась…
— А когда вы с Фёдором Захаровичем о мире уславливались, о болезни Захара Модестовича разговор был? — спросил Шаболдин.
— Он и так знал, — Ангелина Павловна нахмурилась. — И понимал, что я в доме его отца ненадолго. Должно быть, потому и почёл за лучшее со мной миром договориться.
Ох уж эта её привычка ставить себя в центр мироздания! Шаболдин тоже еле заметно улыбнулся, видимо, тоже оценил самомнение вдовы.
— С Василием Гуровым у вас, Ангелина Павловна, какие отношения сложились? — продолжил пристав.
— Да какие там отношения! — вдова пренебрежительно фыркнула. — Поначалу Василий мне интересен был, я же его никогда раньше не видела. Но быстро наскучил.
— А что так? спросил Шаболдин.
— Василий глуп, хотя порой бывал и забавен, — вдова Гурова состроила недовольную гримаску. — Всё выспрашивал меня про Захарушкино завещание, так, кажется, и не поверил, что я не знаю ничего. Потом против Фёдора меня всячески настроить пытался, почему-то втемяшил себе в голову, будто Фёдор мне житья не давал, да с отцом меня хотел поссорить… Даже пошутил, что если бы я лжесвидетельствовала против Фёдора, дескать, Фёдор отца и отравил, он бы меня понял и не осудил.
— Вот даже как?! — у Шаболдина загорелись глаза. — А сами-то вы, Ангелина Павловна, как считаете, кто Захара Модестовича отравил?
— Ольга, — без раздумий ответила вдова.
— И какой Ольге Кирилловне был бы в том прок? — поинтересовался пристав.
— По своей злобности и вздорности она и безо всякого прока могла, — поморщилась Ангелина Павловна.
На том Шаболдин и закончил, вновь отправив вдову в коридор ожидать, пока писарь перепишет набело допросный лист. Прежде чем поставить под листом свою подпись, Ангелина Павловна внимательно его прочитала и уже затем подписала без колебаний. Интересно, опять играет или и правда уверена, что ей бояться нечего?
Обсуждая за чаем итоги дня, мы с приставом согласились в том, что новые обстоятельства так или иначе ещё раз показывают на Ольгу Гурову. В самом деле, если с Фёдором Гуровым Ангелина Павловна заключила мир, а Василий Гуров на происходившее в доме влиять никак не мог, получалось, что кроме Ольги Кирилловны больше и некому. Сошлись мы с Борисом Григорьевичем и в оценке положения дел после новых сведений, причём оценка та оказалась крайне низкой. Опять ни единой прямой улики, опять никакой ясности с вопросом, было ли отравление Захара Модестовича самостоятельным действием Ольги Кирилловны или же их с Фёдором Захаровичем совместным предприятием. Не удивляться, если вдруг выяснится, что и в этот раз Ангелина Павловна исхитрилась что-то от нас утаить, мы с приставом тоже договорились — от этой незаурядной женщины такого ожидать было бы можно.
Обсудили и утвердили мы с Шаболдиным и планы на завтра. Пристав собирался устроить Ангелине Павловне очные ставки с братьями Гуровыми, с каждым по отдельности, а если потребуется, то и между братьями тоже. Заниматься этим Борис Григорьевич решил после обеда, так что первая половина дня у меня оставалась свободной. Чем её занять, у меня кое-какие соображения появились, пока же в моей голове прочно обосновалась мысль о том, что сегодня я пропустил мимо своего внимания нечто важное.
Дома я так и этак прокручивал в голове сегодняшние допросы и, кажется, нашёл пропажу. Раз уж мы с приставом пришли к выводу, что Захара Модестовича отравил его старший сын или сноха, а то и оба вместе, то вопрос о причине, побудившей их к столь гнусному преступлению, имел первостепенное значение для раскрытия оного. Вот мне и показалось, что причину эту я наконец обнаружил, и крылась та причина в мирном договоре Ангелины Павловны и Фёдора Захаровича, точнее, в его нарушении молодою супругою. Каком, спрашивается, нарушении? Да самом прямом — в тех сорока тысячах рублей, что она получила в виде облигаций. Ведь разница тут между даром и наследством имеется только с точки зрения закона, для прочих же наследников это деньги, которые от Захара Модестовича получила Ангелина Павловна и не получили они. Да, у нас с Шаболдиным не имелось никаких оснований не верить вдове в том, что облигации ей супруг подарил исключительно по своей воле, но для Фёдора-то Гурова оно выглядело именно нарушением Ангелиной Павловной их договора и никак иначе!
Конечно, в таких условиях логично смотрелось бы отравление как раз молодой жены, но только на первый взгляд. Потому что в таком случае всё слишком явно указывало бы на старшего сына, а так и сам он мог постараться подкинуть губным подозрение против вдовы, и я, честно говоря, никак не мог понять, почему Фёдор Захарович этого не сделал. Ольга Кирилловна, правда, не раз уже обвиняла Ангелину Павловну, но как-то не сильно убедительно её обвинения выглядели. Хотя, кто его, Фёдора Захаровича, знает? Не сделал сейчас, сделает позже… Во всяком случае, если он на завтрашних очных ставках попробует очернить вдову, я не удивлюсь.
Однако же приятная мысль о том, что я держу в руках ключ к разгадке запутанного дела, радовала меня недолго. Потому что тем самым ключом мои умопостроения стали бы в одном-единственном случае: если бы удалось доказать, что Фёдор Захарович о тех облигациях знал, и знал до смерти отца. Но доказательств таких у нас с Шаболдиным и близко не было…
Глава 26. Новые знания и новые сомнения
— Что-то ты, Алексей, совсем перестал ко мне захаживать, — пусть и звучали слова отставного есаула Турчанинова с укором, говорил он их мне, широко и радушно улыбаясь. — Видать, ружья свои
