беспечно шагая в зелёную мглу.
Пару дней они пробирались на северо-восток вдоль извилистой лесной речки. Шли вверх по течению через тальник и бурелом, плутая в старицах, перелезая бобровые завалы. Эльфийка знала эти глухие края, ибо некогда добывала тут пушнину на продажу. Припасы заканчивались. Фириэль обещала подбить какую-нибудь дичь, но пока дичь встречалась лишь в разговорах. На песчаном берегу они видели здоровенные следы босых ног; похоже, здесь обитал огр. А там, где шатаются огры, добыча старательно прячется.
По пути Костик понял, что они так и тащат «силки да тенётки» от Вармазея. Кожаный мешок с цепями, кляпом и петлями забросили в тёмный овраг. Вдруг кому пригодится.
Вечерами они пили дровяной чай и делились потешными историями: это здорово помогало снять напряжение. Гудж разговорился и поведал про орочий жребий. Известное в Оркании племя Пипедокефалов так проводило отбор кандидатов на ответственные задания: брали большой, с голову, камень с дыркой посередине. В дыру продевали плетёную ритуальную верёвку. Орки племени собирались вокруг вождя и орали торжественные песни. Вождь раскручивал камень и швырял вверх. Избранным почитали того, на кого падал жребий.
— А у вас в племени как это… было? — спросил Кэррот, запоздало сообразив, что вопрос может показаться бесцеремонным.
— Мы — не Пипедокефалы, — категорически заявил Гудж. — У нас всё разумно устроено! Есть охапка дубин, и одна из них вдвое длиннее других. Когда вождь бросает их вверх, Избранным становится тот, кому выпадет длинная…
Кэррот рассказал, как в тарбаганской Фесте с помпой открыли целлюлозную мануфактуру. Она производила бумагу в огромных объёмах, но послания тарбаганцы по-прежнему царапали на бересте. Почему? Потому что в отхожем месте бересту не используешь!
Наумбия с недоумением поняла, что не помнит ничего забавного. Она собралась с духом и пересказала часть прочитанной в детстве саги о том, как хитроумный карлик Тирлим переиграл всех врагов и занял престол. Костик слушал и широко улыбался.
— Знатные казусы, — посмеивалась эльфийка — Кубыть, уже слышала… тоже поведаю, — и выдавала очередную историю, произошедшую не пойми с кем в прошлом веке.
Костик ждал до последнего, затем порылся в вещмешке и достал мятую брошюру, отпечатанную военным издательством Сизии. Открыв заложенную страницу, он зачитал особо поразивший его раздел:
— «При штурме крепости категорически запрещается… приходить в нелепой, смешной или пачкающей соратников одежде; поджимать ноги, принимая участие в совместном несении тарана; кататься на осадных башнях без цели осуществления штурма; обмазываться кипящей смолой по собственному умыслу; распространять панику, в горящем виде бегая со страшными криками; загромождать проходы своими и вражескими телами; засовывать посторонние предметы в бойницы (если это не вражеские бойницы). Требуется выломать, или раскрыть и зафиксировать встреченные на пути ворота и двери, опустить подъёмные мосты и поднять подъёмные решётки (не путать!), поднять свои флаги и опустить вражеские (выучить гербы и цвета!), и по возможности оставаться в невредимом виде для обеспечения минимализации затрат на лечение и похороны личного состава».
— Сразу ясно, что эти инструкции написаны кровью, — отметил Батлер.
— Но давайте договоримся! — потребовал Кэррот. — Если нам когда-нибудь предстоит штурмовать крепость, мы всё сделаем по-другому. По-своему!
Говорили о разном. Констанс и Наумбия шептались о чародействе. Батлер развёрнуто излагал обиды на жизнь. Кэррот живописал грандиозные планы. Фириэль расспрашивала о настоящем. Гудж молчал; отсветы пламени играли на грубом лице. Казалось, он думает о возвышенном, но олг попросту наслаждался моментом.
Днём шли быстро. Рельеф поднимался, бугрился увалами. Лиственные леса понемногу сменились сосновыми. На полянах стояли гигантские муравейники. Подойдя к одному из них, Броки случайно увидел торчащую оттуда скелетированную пару ног в лохмотьях полосатых носков. Больше он к муравейникам не подходил.
— А я, кажется, понял, почему Фириэль так разговаривает, — отметил на привале Констанс. — Прошлый раз она вела активную жизнь в Сизии аж полвека назад, при короле Кругомысле, что правил с 248 года по 234-й.
— А не с 234 по 248-й? — удивилась Наумбия.
— В том-то и дело, при нём королевство только назад откатилось! Как мы знаем, прогресс дважды подвёл человечество: технический привёл к Гигаклазму, а магический спровоцировал Затемнение. Ничего хорошего от движения вперёд не ждали, и поэтому Кругомысл принял курс на архаизацию, ретроградство и обскурантизм. В оборот вернулась древняя лексика, и с тех пор многие невозбранно говорят не «отвянь», а «изыди», не «прикол», а «потеха»… Но с годами язык выровнялся, перемешался, часть архаизмов ушла, а вот Фириэль их по-прежнему использует.
— Верно, реку по-старинному, — согласилась эльфийка. — А кто ныне правит… как её… Сизией?
— Да, я тоже забыл, как зовут вашего короля, — проворчал Батлер.
— Ты на людях такое не ляпни, — ухмыльнулся Олясин. — Закон о хуле на государя никто не отменял.
— Да как можно хулить, не зная даже его имени?
— Не знать здравствующего короля Сизии — уже крамола, — погрозил пальцем Костик. — А зовут его Даромир Второй, так и запомните.
— Погоди, второй? — искренне удивился Кёрт. — То есть был ещё первый?..
Эльфийка остановила их на привольной поляне, затерянной в гуще варгольских лесов. Показала рукой на раскрывшиеся среди полевых трав ярко-жёлтые цветы с крупными пятнистыми лепестками.
— Сарана, — сказала она, призадумавшись. — Или даже саранка…
— Эти лилии? — уточнил Констанс.
— Саранками именовали. До конца света.
— Ты девчонкой тогда была, Фириэль?
Охотница подняла взор на Констанса.
— Фириэль? Что за имя… была! — посмотрела на свои руки, руки молодой женщины, покрытые трёхвековой сеткой шрамов. — Девчонкой… Давно.
— А ты помнишь, как пережила Гигаклазм? — спросил Кэррот.
Она повернулась к нему с печальной улыбкой:
— А ты встретил её, как хотел? Вы добрались до Лангемании? Или умерли? — Олясин аж рот приоткрыл, но эльфийка сморгнула: — Прости, сызнова путаюсь… Как пережила Гигаклазм? Умирать не стремилась, и всё.
Остальные вздохнули. Приступы дереализации Фириэли заставали врасплох. Было неясно, чего от неё ожидать.
Гудж склонился понюхать цветок. Запах сладкий и странный.
— О, саранка! Эти жёлтые лилии… у них вкусные луковицы, — указав на цветы, беззаботно присовокупила эльфийка.
Целый день потом они хрумкали луковицы саранки. Так шагалось бодрее. Только Батлер ворчал, топая позади:
— Никого не смущает, что особа, не помнящая, как её зовут, указывает дорогу?
— Ведаю много дорог, — рассмеялась Фириэль, оборачиваясь на ходу. Бросалась в глаза отточенная десятилетиями лёгкость её движений. — Только не помню, какая где!
* * *
Марья Сюрр сдерживала улыбку, воображая их сумасбродные диалоги. Но Олясин отвлёкся. Его звали с улицы — громко и требовательно.
— Вот ведь гады! — выругался он. — Прознали…
— Кто тебя отыскал? Что-то личное? — приподняла бровь журналистка.
— Старое дело, — нахмурился Кёрт. — Подожди, разберусь.
Он достал из буфета небольшой арбалет (Марья узнала милицейский шнеппер), взвёл
