— Так ему и надо. Не понравилась ему, видите ли, наша Невяна; пусть теперь гложет объедки…
Неожиданно офицеры пришпорили коней и как сумасшедшие помчались во весь опор. Глазки всех цветов, загоревшись, стали наблюдать за всадниками. Но вскоре офицеры умерили аллюр и, озираясь по сторонам, стали выбирать тенистое место в лесочке, где компанию давно уже поджидала повозка с закусками, напитками, посудой и домоткаными коврами. Разостлали ковры, расставили рюмки, бокалы, бутылки с водкой и лимонадом, разложили закуски и только тут обнаружили, что привезли все, кроме хлеба. По-видимому, о хлебе думают лишь те, кто только им и питается. Женщины надули губки. Поручик Иванов мигом вскочил на коня. В эту минуту он был похож на Крали Марко.
— Куда, куда, молодец? — спросил его один из батальонных командиров. — Мы тебя ждать не станем. Найдем хлеб в селе. На прогулке деревенский хлеб особенно вкусен.
Иванов взглянул на Марийку и спрыгнул с седла. У него мелькнула мысль, что во время его отсутствия Марийка останется без защитника, а что адъютанта, хоть он и холостяк, уже четырежды переводили из-за семейных недоразумений.
Расположились в лесочке как у себя дома, словно он самим господом был уготован для них. Топтали густую траву, лихо пробовали свои шашки на молодых деревцах и гордо, будто трофеи, подносили дамам отсеченные ветви. Лица у всех сияли от удовольствия, как у людей, попавших, наконец, на обетованную землю, где, кроме шашек, шпор и вестовых, не было ничего и никого: ни чиновников, ни тем более учителей, этих досужих всезнаек, постоянно разглагольствующих о прогрессе, о движении вперед, как будто может существовать на свете нечто лучшее того, что есть сию минуту здесь. Отовсюду сыпались критические замечания и брань по адресу штатской части человечества.
— Ну их к дьяволу, этих скотов, — сказал один капитан. — Они не понимают одного: не будь нас в тысячу восемьсот восемьдесят пятом году{90}, неизвестно, на что они надевали бы свои цилиндры.
— Браво, браво! Ура! — раздалось в лесочке, и бокалы наполнились снова.
Мимо случайно проходил старый крестьянин. Никто не обратил на него внимания, как не обращают внимания на ползущую букашку. Старик же глянул на шумную компанию и буркнул себе под нос: «Опять принесло!» Махнул рукой, плюнул и пошел дальше.
Водка оказалась столь живительной, что уже задолго до обеда начались тосты.
Один элегантный майор, с браслетом на руке, souvenir’ом несчастной любви, поднял бокал. Он считался умнейшим человеком в полку, поэтому все замерли в ожидании.
— Господа… Да, я не говорю дамы и господа, но думаю, что прекрасная половина человечества через несколько минут простит мне эту вольность. Господа! — еще внушительнее повторил он и машинально опрокинул рюмку в рот. Пришлось наливать ему снова. — Господа! — в третий раз воззвал майор, поднимая рюмку.
Какой-то капитан попридержал его за руку.
— Я пью не за наше здоровье — мы им не дорожим. Как настоящие идеалисты, защитники болгарского очага, мы стоим выше этого. — На минуту он замолк. — Я пью, господа, за те хрупкие, слабые, деликатные, нежные создания, которые решились разделить с нами нашу бурную жизнь, полную борьбы, лишений, тягот…
Дальше майор продолжать не мог; залпом осушив рюмку, он поник головой, посмотрел на свой браслет и прослезился.
— Ура! Ура! — загудел лес.
— Браво! Браво! — аплодировали расчувствовавшиеся дамы, и особенно барышни.
— Да здравствует полк!
— Да здравствуют офицеры!
— Долой сюртуки!
Возгласы «ура», «браво» поочередно оглашали воздух. Недоставало только музыки. Уставшие глотки на минуту замолкли. Командир полка, до сих пор хранивший молчание, воспользовался наступившей тишиной и приказал подать ему бокал.
— Дорогие друзья и подчиненные! Майор Маников хорошо сказал. Мы — идеалисты, идеалисты в полном смысле этого слова. Как таковые, господа, выпьем за здоровье его царского высочества.
Прогремело такое мощное «ура», что даже женщины невольно к нему присоединились. Одному капитану пришла в голову идея — воздвигнуть на месте пикника небольшой памятник с надписью: «Умирали и будем умирать». Однако тут же начались препирательства из-за текста.
Барышни настойчиво требовали украсить надпись венком из незабудок. Другие предлагали послать телеграмму князю. К сожалению, водка, несмотря на немалые запасы ее, кончилась. Наступила тишина. Большинство господ офицеров, хоть они и не допили, потянуло в сон, да и на ногах они едва держались. Вот почему на месте этого пикника до сих пор нет памятника.
Только Иванов и еще некоторые офицеры, лишь притворявшиеся пьяными, переглядывались с барышнями, указывая глазами на лесок. Глазки девушек вспыхивали, как спички во мраке. Марийка поднялась первой и отправилась как бы за цветами. Иванов поспешил за ней.
— Мадемуазель, мадемуазель, — шептал он, догоняя ее.
Марийка бледнела, краснела, руки у нее дрожали; вместо цветов она, сама того не замечая, рвала траву.
— Мадемуазель! Я, мадемуазель… ждал, ждал…
В волнении она протянула ему пучок травы.
— Мадемуазель… Марийка… Я не могу без вас, не могу, — чуть не выкрикнул поручик, поднося траву к губам.
В кустах кто-то дико взвизгнул… Оба вздрогнули и обернулись. Рада, упав наземь, билась в истерике. На крик сбежались женщины и те из офицеров, которые держались на ногах.
— Что такое, что случилось?
Заметив столько посторонних, Рада зарыдала еще сильнее. Наконец одному поручику удалось «привести ее в чувство».
— Что с вами? — нежно спросил он.
— Я увидела змею…
— Какую змею? — удивилась ее сестра.
— Эту ослицу, Марийку, — злобно прошипела Рада. — А все-таки я помешала им объясниться, — утешалась она.
Вскоре Рада окончательно пришла в себя, и поручик увлек ее в лесок, решив доказать, что змеи не так уж опасны и не все ядовиты. Он был так любезен, наговорил столько комплиментов, что Рада забыла про Иванова и даже перестала злиться на Марийку.
Густая зеленая рощица стала знаменательным местом с того момента, как в ней зазвенели шпоры. Появились «дорожки вздохов», «полянки сорванных поцелуев», а когда послышались приглашения к обеду, поручик
